ДРУГАЯ ЖИЗНЬ ИЛИ ФРАНЦУЗСКОЕ ОТКРЫТИЕ СИБИРИ

Если бы вы знали, как велико было искушение написать, что я познакомилась с Анн-Виктуар Шаррен в Париже, а ещё лучше в той самой знаменитой Сорбонне, профессором которой она является. Но… не случилось! Ещё задолго до того, как попала во Францию, я много слышала о Шаррен. Знала, что она великолепно владеет русским языком, что увлекается изучением творчества сибирских писателей, что она филолог, философ, антрополог, что она много путешествует, причём не созерцательно, а с исследовательской целью. Она изучала проблемы двуязычия на Мадагаскаре и в Новой Каледонии. Это бывшие колонии Франции, где тоже много различных диалектов. Представить меня ей было некому, а позвонить самой было как-то неловко. Ох уж наше воспитание — как это навязываться незнакомому человеку! Хотя с одной из её студенток, Виржини Вате, которая уже не один год кочует по чукотской тундре с оленеводами-коряками, мы даже подружились. Короче говоря, моё знакомство с Анн-Виктуар состоялось в Салехарде. Она оказалась очень милой и обаятельной женщиной. Мне было чрезвычайно легко и просто с ней общаться. Самое странное и удивительное, что она тоже давно хотела встретиться со мной, и сама позвонила мне домой. Было такое ощущение, что мы знаем друг друга всю жизнь, по многим вопросам у нас совпали мнения, нас волнуют одни и те же проблемы. Я помогла ей встретиться с Анной Неркаги, известной ненецкой писательницей, творчеством которой она восхищается. Очень понравились ей рисунки талантливой хантыйской художницы Надежды Талигиной, у которой мы побывали в мастерской. Познакомила я её с Романом Ругиным, хантыйским писателем и поэтом, главным редактором журнала «Ямальский меридиан». До этого она читала в мировой антологии только некоторые из его стихов. Получив несколько книг в подарок, она сказала, что очень внимательно прочитает всё и даже поручит одному из студентов написать работу по его литературным произведениям, а недавно я получила письмо от неё, где она пишет: «Мне бы хотелось поговорить с Вами о книге Романа Ругина, которая мне представляется очень интересной. Я начала читать «Волшебную землю» и сразу же прониклась «Легендой о Казым Най», безусловно заслуживающей быть переведённой и изданной на французском языке». Что ж, остаётся только порадоваться за нашего земляка. Очень надеюсь, что она ещё вернётся в Салехард и сможет познакомиться с другими замечательными творческими людьми.
Но всё-таки мне хочется рассказать немного о самой Анн-Виктуар Шаррен. В её визитной карточке записано, что она профессор Государственного Института восточных языков и цивилизаций, доктор филологических наук, доктор антропологии, директор Сибирских исследований. Кстати, этот институт входит в состав, так называемой новой Сорбонны. «Старая Сорбонна, — как объяснила Анн-Виктуар, — разделилась на 12 частей, потому что сейчас студентов намного больше, чем их было в средневековье. В нашем институте преподают больше 85 языков Азии, Африки, Европы и других континентов среди них такие, как татарский, монгольский, киргизский, узбекский и так далее. На кафедре русского языка учится где-то около 1800 студентов. Это самый большой центр в Западной Европе по изучению русского языка. Например, тех, кто изучает татарскую литературу и культуру, примерно 20-25 человек. Это для Парижа, я считаю, очень много».
Родом она из маленького села, которое лежит примерно на половине пути между Парижем и Марселем. В этой деревушке всего 400 жителей. До 18 лет она находилась в совершенно закрытом мире. Дело в том, что родители отдали её на воспитание в монастырь в Лионе. «Я знала только своё село и монастырь, — вспоминает она, — до 18 лет никогда не была в городе. Это, может быть, кажется странным, но мы получили хорошее воспитание, образование. Там была страшная дисциплина, но, вы знаете, это помогло мне в жизни. Меня приучили всегда всё делать, как можно лучше, любую работу доводить обязательно до конца. Это для меня так естественно, я по-другому не могу». (У меня в связи с этим рассказом Анн-Виктуар возникла идея: «А не организовать ли в нашей стране сеть таких монастырей, чтобы наши дети были дисциплинированными и учились начатые дела доводить до конца». Вообще много мыслей возникает, когда разговариваешь с разными людьми. Почему-то всегда стараешься интерпретировать их на наши жизненные ситуации. Ну, это маленькое отступление. Так сказать, мысли вслух.)
Потом была учёба в Сорбонне, защита кандидатской, а потом и докторской диссертации. Она увлеклась русской литературой, которая описывает жизнь народов Сибири в течение 19-го века, изучила, практически, все произведения, стихи, повести, исторические романы, очерки, написанные декабристами непосредственно в ссылке в Сибири. Предварительно, познакомилась с их трудами, написанными ещё в то время, когда они собирались совершить переворот, готовили новые законы, потому что надеялись, что в России будет конституция. Жизнь народов, живущих по окраинам страны, они, в основном, представляли абстрактно, но судьба представила им такой своеобразный шанс, так что они смогли непосредственно на месте познакомиться с жизнью аборигенов. Очень многое их поразило. Это были, в основном, деятельные, талантливые, широко образованные люди. Многие из них обладали литературным даром. Как говорит Анн-Виктуар, «это была романтическая школа». К ней она относит и местных писателей-сибиряков, которые тоже писали произведения, посвящённые народам Сибири. «Романтики интересовались, прежде всего, другими людьми, то есть разными народами мира, потому что все эти культуры, особенно религии очень их привлекали. Потом пошла совсем другая волна — народники. Эту тему я уже не затрагивала. Сейчас я готовлю книгу, обобщающую собранный материал, написано уже более тысячи страниц. Для меня это как бы романтическая Сибирь, описанная романтиками и путешественниками того времени».
Постепенно Анн-Виктуар увлеклась фольклором, четыре года изучала народное творчество коряков, читала всевозможные работы на английском, русском, французском языках, стала настоящим специалистом по корякам, закончила этнологический факультет, стала доктором антропологии, и всё время мечтала побывать в Сибири, куда в то время был запрещён доступ иностранным учёным. Вообще-то в Россию она первый раз приехала больше 30 лет назад, бывала на стажировках по совершенствованию русского языка, училась год в МГУ на филологическом факультете, в институте имени А. И. Герцена в Ленинграде на факультете русского языка. Даже два месяца была на Украине в пионерском лагере, но это было так давно, улыбаясь, рассказывала Анн-Виктуар. Когда она впервые посетила Ленинград, то её сильно поразил музей атеизма, который разместился в Казанском соборе: «Для меня это было очень странно, как можно прямо в церкви разместить музей атеизма. Между прочим, там было очень интересно, я очень внимательно ознакомилась с выставленными там экспонатами». Я не удержалась от вопроса: «Ну и как, сразу же стали атеистом?» В ответ она рассмеялась: «Нет, хотя я не такая уж верующая, несмотря на то, что воспитывалась в монастыре».
В 1991 году, как только появилась возможность «западным людям» приезжать в Сибирь, Анн-Виктуар уже в июле вместе со своими российскими коллегами — учёными из Новосибирска и Ленинграда отправляется на Енисей к кетам: «Когда уезжали из города, он был ещё Ленинградом, а вернувшись, мы уже застали Санкт-Петербург. Тогда ещё дикторы в аэропортах часто путались в названиях, даже иногда бывали довольно смешные ситуации». — «Каковы же были ваши впечатления от первого посещения Сибири?» — «Я побывала во многих посёлках и была очень сильно поражена. Я думала: «Боже мой! Я всё-таки не ожидала, что в Сибири таким образом обстоят дела, особенно в нынешней». Но сама поездка была очень интересной».
В Красноярске Анн-Виктуар рассталась с друзьями и одна стала добираться до Камчатки. Она четыре года изучала корякский фольклор, была знакома с текстами, собранными известным этнографом Иохельсоном, который был сослан на Камчатку ещё при царе, также, как и В.Г. Богораз-Тан на Чукотку. Кстати, когда началась революция, Иохельсон уехал в Америку, а Богораз-Тан остался в России и можно даже сказать, что стал «классиком» советской этнографии. Анн-Виктуар хорошо знает труды обоих учёных. «После того, как Камчатку открыли для посещения иностранцев, я, наверно, была первой из француженок, побывавших там. Я была приятно удивлена, что меня там везде принимали очень хорошо. К тому времени была уже издана в нашем университетском издательстве моя книга, в которой были помещены переведённые на французский язык корякские сказки, мифы, легенды. Я даже выступала по телевидению, и от меня французы, можно сказать, впервые узнали о существовании такого народа. Оказывается, на Камчатке знали обо всём этом. В своё первое посещение я встретилась, наверное, со всеми коряками мира, потому что на каждый вечер в каком-либо из посёлков у меня были приглашения. В клубах, домах культуры, где происходили встречи, людям не хватало места, они стояли на ногах. Мы задавали друг другу множество всяческих вопросов. Был такой своеобразный обмен, как мы живём в Париже, как они живут на Камчатке». — «Не удивительно, ведь вы для них тоже были экзотикой», - не удержавшись, прокомментировала я. — «Конечно, полнейшая, я думаю, экзотика, - согласилась со мной Анн-Виктуар. - А мне всё это было очень интересно. И тогда же я побывала в разных стойбищах. В посёлках, в школах мы говорили о проблемах сохранения языка, потому что там очень мало говорят на корякском языке. Я даже выучила несколько корякских слов и когда я их произносила, то дети весело смеялись надо мной. Потом я возвращалась на Камчатку несколько раз, кочевала вместе с корякскими оленеводами. В 1993 году жила у чукчей, которые живут в Корякском округе. Мы там много работали, разговаривали со старыми женщинами, которые обладают очень древними знаниями. Они всё знают о культуре своего народа. Когда я присутствовала при сжигании мёртвых, то они подробно объяснили все детали ритуала. Конечно, было время, когда всё это запрещалось советскими властями, но теперь обычай возродился.
Надо сказать, что вообще народные традиции сохранились в Сибири гораздо лучше, чем, предположим, у индейцев Америки или иннуитов Канады, несмотря на то, что здесь уничтожали шаманов, представителей буддизма — лам, да и тех же православных священников. В самом начале перестройки я даже организовала коллоквиум совместно с институтом общественных наук в Улан-Удэ. Раньше этот город тоже был для нас закрытым. Там мы много говорили о проблемах, связанных с двуязычием, о буддизме, который снова стал ведущей религией в Бурятии. Вопросов было очень много. Помню, мы сидели в одном театре, в котором собралось, наверно, 1500 человек. Они никак не хотели нас отпускать. Уже было два часа ночи, когда я взмолилась, что физически уже не могу больше говорить». Обсудив проблемы шаманизма, буддизма, возрождения в нашей стране традиций и обычаев, наш разговор перешёл вплотную к писателям из коренных народов Сибири. «Как вы знаете, я заведую исследовательским центром, который называется «Сибирские исследования» или ещё «Культуры и литературы Сибири». Группа моих студентов занимается литературами и этнографией разных народов Сибири. Уже несколько лет назад написаны дипломные работы, и даже диссертации об известном чукотском писателе Юрии Рытхэу. Потом я открыла для себя произведения нивхского писателя Владимира Санги. Я написала статью о его книге «Женитьба Килонгов». Там Санги рассказывает немного об истории своего народа, как жили нивхи в конце 19-го-начале 20-го века. В конце этой повести он как будто обращается к человечеству: «Куда мы исчезли? Что произошло с нами?» Им было очень нелегко, когда на их земле хозяйничали японцы, и при советской власти были притеснения». — Конечно, слишком долго мы стремились создать в нашей стране единый советский народ. «Понятие «универсального человека» не вы придумали, а французы. Что такое «советский человек»? Это тоже «универсальный человек». В этом отношении ваша революция очень похожа на нашу революцию. Я считаю, что создание «Гомо советикус» — советского человека, социального человека было большой ошибкой. Тем более во Франции это было только начало и длилось не очень долго, а у вас затянулось на несколько десятилетий, потому что русские всегда всё делают хорошо да ещё и преувеличивают. А ведь в людях важными являются не общие черты, а именно их различия. У каждого народа свои духовные богатства, их надо знать, изучать, обогащаться за счёт других культур. Поэтому я и стремлюсь изучать литературу различных народов.
После Санги я открыла произведения других сибирских писателей: манси Ювана Шесталова, ненки с Таймыра Любови Ненянг, ханты Еремея Айпина, эвенка Немтушкина и т. д. Конечно, книги не всех писателей попадают к нам во Францию. Вот сегодня, благодаря Вам, я познакомилась с Романом Ругиным. Для меня это было очень трогательно, потому что до этого я знала только о существовании его стихов, а оказывается, у него есть и проза, и литературная обработка древнего фольклора народа ханты. Кто-нибудь из моих студентов обязательно будет писать работу по его творчеству.
Я просто счастлива, что лично познакомилась с Анной Неркаги. У меня есть один студент, Доминик Самсун очень талантливый, уже довольно известный в Париже, потому что он пишет прекрасные произведения. Так вот он под моим руководством защитил дипломную работу об Анне Неркаги. Я была очень рада, когда вышла его книга о ней и её повести «Илир». Всегда приятно, когда видишь результаты своего труда. В настоящее время он преподаёт французский язык в Якутии, но я уверена, что он будет продолжать заниматься изучением творчеста Анны Павловны.
Сейчас в Эстонии, в университете в Тарту работает Ева Тулуза, которая пишет диссертацию о литературах Сибири, о разных писателях. Она не моя студентка, но я думаю, со временем она вернётся в Париж и будет работать у нас в университете. В нашем центре мы издаём большой журнал на французском языке, который называется «Слово». Я сейчас готовлю номер, который будет целиком посвящён литературам Сибири. Уже получено ряд интересных статей, посвящённых разным писателям. К счастью, среди моих студентов много желающих заниматься Сибирью, тем более времена изменились и есть возможность приезжать сюда».
Я уже упоминала об одной из студенток Анн-Виктуар — Виржини Вате, которая по утверждению Шаррен, очень серьёзно относится к своим исследованиям. С Домиником мы познакомились в Лаборовой, где он пробыл достаточно долго, чтобы воочию увидеть, как живут ненцы, поближе познакомиться с предметом своих исследований. Ещё одна студентка, Александре Лаврие, стала специалистом по эвенкам. Чтобы изучить их язык долго жила среди них прямо в тайге на юге Якутии. О некоторых из студентов, занимающихся изучением различных народов Сибири, рассказывали мне и Анн-Виктуар и Виржини. И всё-таки, кое-что мне хотелось уточнить. Неужели только из-за того, что Сибирь стала открытой для посещения иностранцев, возникает у студентов интерес к изучению народов, населяющих её? «Я сама часто задаю себе этот вопрос. Для себя самой у меня есть определённый ответ. Я изучала не только русскую литературу, но и историю Советского Союза. Потом я начала читать произведения различных путешественников по Сибири и увидела, что здесь существует мозаика всяких народов со своей культурой, обычаями, традициями. Мне стало интересно узнать всё это поближе, увидеть собственными глазами, пощупать руками. Теперь я всё это могу осуществить. А что касается других? Наверно потому, что сейчас повсюду в мире возник большой интерес к малочисленным народам вообще, и особенно к народам, которые живут в тесной связи с природой. У них можно заметить определённые качества, которые у нас, западных людей, и у русских в том числе, потерялись совсем. Это видно не только в ежедневном образе жизни, но и в восприятии мира, как они смотрят на Верхний или Нижний мир. Мне кажется, что многое у нас потерялось из-за монотеизма. Моё личное мнение, что монотеизм обедняет человека. У политеизма же, например того же шаманизма, толерантность ко всему миру и ко всем людям намного больше, чем у христиан». Надо сказать, что я тоже часто задумывалась над этим вопросом и пришла к выводу, что догматизм присущ, как это ни покажется странным, казалось бы, более цивилизованным по сравнению с язычеством христианству, мусульманству, иудаизму, исламизму и т.д. Представители этих вер почему-то претендуют на большую близость к Богу. Не знаю, может быть, я не права, хотя Анн-Виктуар поддержала меня: «Да, да. Пожалуй, это объяснение. Например, мои студентки очень часто принадлежат к привилегированному, даже для Парижа, миру. Жизнь в тундре у оленеводов или где-нибудь в глуши тайги для них очень трудна, но они с большим желанием возвращаются туда снова и снова, потому что, наверняка, открывают для себя новое восприятие мира. Тем более сейчас на Западе, всё-таки идёт большое разочарование, я так считаю, по отношению к нашему образу жизни, который портит нашу планету. Правда, теперь появилось движение экологов, которое хотя бы как-то препятствует этому. Но я всё-таки думаю, что современная цивилизация очень тяжела для человечества, она не сделана для человека. А молодые студенты начинают это понимать ещё больше, когда живут рядом с сибирскими народами, которые сохранили ещё близость и взаимосвязь с природой». Не удержалась я, чтобы не съехидничать: «Но всё равно они потом хотят в Париж». — «Одно другому не мешает. Знаете, когда они побудут в Париже, они бывают очень рады возвращению в тундру или в тайгу, потому что там другая жизнь». Это-то я прекрасно понимаю, потому что, не бывая долго в тундре, сильно скучаю и даже более того, прямо-таки страдаю по воле, простору, неторопливым разговорам у огня, хорканью оленей, лаю пастушеских собак.
Разговор у нас с Анн-Виктуар был долгим и интересным, обо всём не расскажешь. Но ещё одно её высказывание я не могу не привести: «Знаете, человек похож на место, где он родился, и это хорошо. Поэтому все мы разные, что на Земле много разнообразных мест».