ВОСПОМИНАНИЯ ВЛАДИМИРА КОЗЬМИЧА ЗВОРЫКИНА
(Перевод с английского и первая публикация Борисова Василия Петровича, доктора технических наук, заместителя директора Института истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН)


"Детство и Юность. 1889-1906 гг."
Город Муром, в котором я родился, является одним из наиболее старых поселений в России, летописные упоминания о нем встречаются еще до десятого столетия. Расположенный на берегу большой реки Оки, притоке Волги, он издавна привлекал тех, кто жил в прилегающих лесах. По мере заселения он стал одним из городов, образующих центральную часть России. В те далекие времена реки являлись основными транспортными артериями, так древний Муром оказался процветающим торговым центром. Процветание является приманкой для разбойников, поэтому Мурому пришлось обзавестись укрепленными стенами. Тем не менее во времена татаро монгольского нашествия город неоднократно подвергался разграблению и пожарам. С превращением Москвы в столицу стратегическое значение Мурома постепенно уменьшалось, и к восемнадцатому веку он стал типичным провинциальным, хотя и достаточно зажиточным городом. В мое время в городе было около 20 тыс. жителей, и при этом 23 церкви и З монастыря. К началу 20 го века Муром можно было отнести к прогрессивным городам: он имел несколько школ, реальное училище, женскую гимназию-восьмилетку, семинарию и т.д. Работали несколько ткацких фабрик, железнодорожные мастерские, машиностроительный завод и ряд более мелких предприятий. Предметом гордости была довольно большая библиотека, попечительствовал которой комитет из выбранных граждан Мурома. Библиотека находилась недалеко от нашего дома, я часто приходил туда и на всю жизнь сохранил благодарность служащей библиотеки, помогавшей мне выбирать книги. С тех пор любовь к книгам стала моей вечной страстью.
Дом, где я родился, являлся нашим фамильным домом нескольких поколений семьи. Это было каменное трехэтажное строение, слишком обширное даже для нашей большой семьи. По существу, жилым был только второй этаж, и детьми мы имели возможность играть в прятки, используя много других комнат. Мезонин четвертого этажа внутри так и не был отделам, подростком я любил копаться и делать неожиданные находки в брошенных шкафах и сундуках. О некоторых находках я еще скажу позже.
Дом выходил на большую площадь с двумя церквями. Каждую субботу на площади устраивался базар, где приезжие крестьяне продавали свои продукты. Вид из окон нашего дома на площадь с субботним базаром стал одним из приятных воспоминаний моего детства. До сих пор я храню картину художника Куликова, на которой изображен субботний базарный день на площади (художник писал картину, стоя перед окном в нашем доме). Другая сторона дома выходила на Оку. Благодаря высокому берегу открывался чудесный вид на реку, леса и деревушки, расположенные на другом берегу. Особенно красивым ландшафт был ранней весной, когда в результате паводка река напоминала озеро шириной более десяти километров.
Я был младшим из выживших детей в семье, еще были брат и пять сестер. Со старшей сестрой Надеждой я общался мало, поскольку она была на четырнадцать лет старше и вышла замуж, когда я еще был ребенком. К тому времени мой брат Николай, который был следующим по возрасту , уже заканчивал школу. Потом он поступил в Технологический институт, а после окончания уехал на Кавказ, где получил известность работами по строительству плотин, электростанций и ирригационных сооружений. Вместе с женой он любил приезжать в родительский дом на время отпуска, поэтому я знал его больше по тому позднему периоду. Следующей была сестра Анна, она учила меня читать когда сама ходила в старшие классы гимназии. Потом она поступила в институт, продолжала образование за границей, так что виделись мы редко, пока она не вышла замуж и стала жить в Санкт Петербурге. Следующая сестра, Антонина, была беззаветной энтузиасткой готовой отдать жизнь для блага общества. В гимназии она постоянно занималась в каких то кружках и мечтала служить человечеству. После окончания медицинского института она стала сельским врачом. Следующая сестра Вера, не поступала в институт. Она рано вышла замуж за местного коммерсанта, ее жизнь оборвалась во время революции. Моим лучшим другом была Мария, сестра, старше меня всего на год. Когда она училась в женской гимназии, я ходил в реальное училище, потом мы были вместе часть студенческих лет.
Отец являлся представителем богатого купеческого рода. Он получил экономическое образование и для своего времени был человеком прогрессивных идей. Принимал активное участие в общественной жизни города, входил в попечительский совет библиотеки, городскую Думу, в течение одного срока был главой Мурома. По наследству к нему перешли дела по торговле зерном, позже он стал владельцем пароходства на Оке, директором местного банка и вообще был уважаемым человеком в городе. Будучи занятым своими разнообразными делами, отец не мог уделять много времени нам детям; мы виделись с ним практически во время еды и в церкви, куда вся семья вместе с ним ходила регулярно. Хотя в семье он пользовался абсолютным авторитетом, домашними делами заправляла мать, обращавшаяся к отцу только в особо трудных случаях.
Мать вышла замуж совсем юной, она являлась дальней кузиной отца и носила ту же фамилию. Всего у них родилось двенадцать детей, старше и младше меня, но выжило только семь. Хотя в доме была прислуга, мама все время была занята, и за младшими детьми присматривали по большей части старшие сестры. Что касается меня, то обо мне заботилась старая няня Любовь Ивановна. Она жила в семье больше 40 лет, была моей няней и защитницей от всех, включая мать, стараясь не говорить о моих проступках и спасая от заслуженного наказания. Она беспокоилась обо мне тогда, когда я давно вышел из школьного возраста.
При автобиографических описаниях часто пытаются определить возраст, в котором запомнились самые ранние впечатления. Мне трудно датировать такие впечатления за исключением отдельных случаев. Пожалуй наиболее ярким зрелищем был фейерверк по поводу коронации царя Николая II в 1896 г. Другим событием того же года, хорошо мне запомнившимся, была свадьба моей старшей сестры Надежды. В память запали не свадебная церемония, ГОСТИ и торжества, а то, как жених, мой будущий зять, приносил нам конфеты не в обычных коробках, а целым ящиком.
Остался в памяти также большой пожар недалеко от нашего дома, случившийся ночью. Отчетливо помню как было ярко освещено все вокруг: силуэты людей с ведрами воды и настойчивый звук колокола, раздававшийся из соседней церкви. Я слышал, как моя няня несколько раз спрашивала у матери ключа от кладовой, чтобы принести специальную икону Божьей Матери и с ней обойти вокруг дома, моля о защите.
Между домом и рекой находились большой сад и огородные грядки. Частично сад располагался на холмах, окруженных с трех сторон глубоким оврагом, заросшим кустами и деревьями. Это было наше любимое место для игр в прятки. Летом сад превращался в неисчерпаемый источник овощей, фруктов и ягод, которые мы поглощали в больших количествах, озадачивая родителей внезапной потерей аппетита. в течение нескольких лет я увлекался ловлей певчих птиц. Пичуги потом сидели в клетках или летали по моей комнате, пока мать не выпустила их всех, недовольная беспорядком, который они производили. Поскольку мой брат не проявлял интереса к семейному бизнесу, отец начал привлекать меня еще мальчишкой к своим делам. Он брал меня с собой на свои пароходы или в короткие поездки, что было интересно. В плохую погоду он иногда звал меня, чтобы я сидел с ним в кабинете и присутствовал при деловых разговорах. Конечно, Я не понимал того, о чем а речь, но сама процедура мне нравилась.
Поздоровавшись, отец почти всегда предлагал посетителям сигару. Коробки с сигарами было две: одна, большая, стояла сверху из нее угощались почти все, другая, поменьше, была в задвинутом ящичке она предлагалась самым важным гостям. Интересно было наблюдать за поведением гостей после того, как они брали предложенную сигару. Обычно они разглядывали этикетку, нюхали сигару, а раскурив, хвалили качество. Важные посетителя, однако, проделав те же самые манипуляции, выглядели менее удовлетворенными. Разное действие двух сортов так меня заинтриговало, что однажды, заметив, что ящичек не заперт, я смешал сигары из обеих коробок и с замиранием сердца ждал того невероятного эффекта, который эта подмена должна произвести. Как ни странно, ничего не произошло, никто не заметил разницы. Тогда я решил попробовать обе сигары сам. Результат был ужасным. Мне стало плохо, был вызван доктор, быстро установивший причину, вся проделка раскрылась. Меня конечно наказали, но может быть благодаря тому эксперименту, я никогда не курил, хотя отец был заядлым курильщиком.
Из наших родственников я запомнил тетю Марию, старшую сестру отца. Она была замужем за богачом по фамилия Солин, владельцем целой флотилии судов, которые доставляли по Волге нефть из Баку в разные районы страны. Когда умер ее муж, тетя Мария стала владелицей большой компания, и, сознавая свое богатство, старалась подавить каждого, с кем имела дело. Она жила в Астрахани, в доме напоминавшим дворец, и была известна по всей Волге. Один из ее пароходов назывался "Мария Солина", без всякого юмора остальные суда ее флотилии были обязаны, проплывая мимо, приветствовать этот пароход особыми гудками.
Она часто посещала Муром, приводя нас детей в трепет: будучи бездетной, она уговаривала своих братьев отдать одного из нас на усыновление, чего мы очень боялись. В конце концов она удочерила сироту, полностью подавив ее волю. Один из моих дядей, Алексей, был большим любителем лошадей.
Он сам занимался их выездкой на Московском ипподроме вплоть до поры, когда ему уже было за семьдесят. Его страсть к лошадям была объектом шуток родственников: говорили, что постройка конюшен обошлась ему дороже чем дом, что для лечения копыт он использует лучший французский коньяк.
Еще один, младший из моих дядей, Иван, которого я не встречал, так как он умер до моего рождения, был профессором физики Московского университета. В мезонине нашего дома я нашел большую коробку с репринтами его научных статей. Одна из статей, датированная 1887 годом, была посвящена предсказанию грозы путем детектирования электрических разрядов с помощью когерера. Я узнал о причине его ранней смерти лишь через пятьдесят лет. Все трое кончили трагически, я напишу об этом позже.
Одним из запоминающихся событий того периода была установка в Муроме телефонов. Главная линия проходила через площадь перед нашим домом, и я получил возможность наблюдать из окна как все больше появлялось проводов, блестевших на солнце как золотые волосы какого то сказочного чудовища. Число абонентов было невелико, думаю значительно меньше ста; телефонистки знали клиентов по именам и отчествам, так что скоро телефон стал источником всех городских новостей и сплетен. Дамы часами обсуждали друг с другом самую доверительную информацию, которая, благодаря телефонисткам, тут же облетала весь город. Пожилые люди относились к телефонам с некоторым, _ недоверием; я помню, что часто видел как дедушкин слуга шел через площадь от их дома к нашему, чтобы предупредить мать о желании ее отца позвонить; "пожалуйста, будьте готовы ответить по телефону".
Запомнилось празднование Рождества с украшенными рождественскими елками, вручением подарков, столом, уставленным едой, за которым оказывались и священники, и родственники, и друзья. Для нас детей это было также время катания на санках, коньках и лыжах, хотя иногда, при этом случалось отморозить ухо или палец.
В феврале накануне поста у русских принято праздновать масленицу. Это всегда были яркие и веселые дни. Мы ели блины со сметаной, кроме того подавались соленые закуски, такие как икра, селедка и т.п. После этого мы шли на городской каток, где местный оркестр играл вальсы. Во второй половине дня на главных улицах города устраивалось гулянье, проезжали сани, запряженные отличными рысаками, люди были в праздничных нарядах, дорогих мехах. Молодежь затевала игры, сталкивая друг друга в снежные сугробы.
После того как Анна, учившая меня чтению, уехала в Санкт Петербург поступать в университет, я был отдан в начальную школу, которая должна была подготовить меня к поступлению в реальное училище.
Начальная школа оставила о себе очень приятные воспоминания. Мне сразу понравилось ходить в школу, и я всегда огорчался, если приходилось пропускать занятия из за болезни или плохой погоды. Очень нравилась мне учительница Елизавета Ивановна, приятная женщина, относившаяся к нам как к своим детям. Мне кажется, что своим интересом к учебе я обязан ей. Поступление в реальное училище сильно изменило мою жизнь. Я становился более независимым, выходил из-под опеки своей няни, попадая под влияние школьной среды и одноклассников. Скоро я отказался от того, чтобы меня повозили в школу в нашем экипаже, и ходил по улице вместе с остальными ребятами. Мы играли в лапту и городки, купались в реке, а зимой катались на коньках.
Кроме школы и игр у меня нашлись и другие занятия. Отец был владельцем пароходной линии от Мурома до Нижнего, и , еще учась в младших классах, я получил задание следить за прибытием и отправлением судов в Муромском речном порту. Летом я часто совершал поездки туда и обратно, что занимало три четыре дня, чтобы "представлять хозяина". При этом я конечно подвергался разным соблазнам, включая выпивку, но, слава богу, не приобрел дурных привычек.
Когда я стал старше, отец начал давать мне поручения, связанные с его делом. Запомнились некоторые из них, требовавшие отъезда из города. Однажды во время рождественских каникул нужно было поехать к судну, которое вмерзло в лед примерно в тридцати милях от города Зима используется для починки и покраски судов к следующей навигации, в связи с этим необходимо было найти рабочих . и оборудовать временную мастерскую, примыкающую к кораблю. Моей задачей было выяснить, как идет дело и доложить об этом отцу. Я поехал вместе с нашим старым возницей на санях, запряженных парой лошадей. Выехали мы рано, надеясь добраться до темноты. Часть дороги была покрыта свежими сугробами, что замедлило наше движение, и к наступлению темноты мы оказались еще далеко от цели поездки. Ночь была безлунной и возница начал опасаться, что мы сбились с дороги. Чтобы развлечь меня, он стал рассказывать истории об убийствах, которые случались в этом районе. Когда жутковато стало не только мне, но и ему самому, мы вдруг услышали скип саней, следующих за нами. Возница погнал лошадей быстрее, а потом остановил их, но те, кто следовал за нами, сделали то же самое. После этого нас охватила паника, мы помчались изо всех сил и неожиданно оказались в деревне которую искали.
Ночевали мы в большом доме в семье очень гостеприимного крестьянина. На следующий день я пошел к судну и убедился, что ремонт идет полным ходом, познакомившись при этом с уникальным методом ремонта днища судна без сухого дока. Дл того, чтобы выполнить ремонт зимой, мастеровые создают во льду под днищем тоннель. Сильные морозы в середине зимы позволяют скалывать днем со льда вблизи днища слой в несколько дюймов, а за ночь лед нарастает до той же толщины. Таким путем за несколько недель под поврежденным участком днища образуется тоннель. В нашел случае необходимо было заменить обшивку из стального листа на площади более 20 квадратных футов. К моему приезду значительная часть работы была уже проделана, так что по возвращению я мог доложить, что рискованная часть операции выполнена успешно.
Со школой проблем у меня никогда не было. Учеба давалась легко, к тому же я любил быть среди одноклассников. Из предметов мне нравились гимнастика, естественные науки, а в старших классах физика. В школе имелись приборы для демонстрации на уроках физических законов Очень скоро меня сделали ответственным за эти приборы, и часто учитель вызывал меня как помощника для показа опытов другим классам. Моя учеба в двух последних классах школы совпала с первой революцией 1905 года в России. Причинами ее были бездарная война с Японией и общее недовольство народа царским правительством. Активно участвовали в революционной деятельности студенты, а мы, старшеклассники, старались подражать им. Устраивались забастовки, мы спорили с учителями, требовали свободы т.п. Это было не всегда безопасно, так как некоторые из нас связались с террористическими организациями, должны были прятать оружие, распространять прокламации и т .д. Наши родители не знали, например, что мы прятали в мезонине нашего дома в течение нескольких дней революционера, которого искала полиция. Главную роль в том случае играла старшая сестра, я должен был передавать ему еду, листовки, все это происходило в доме главы города. После революции 1917 года тот человек, кстати, вошел в городской Совет.
Лето 1905 года запомнилось по бурным забастовкам и демонстрациям, которые проходили по всей России. Муром не отставал в этом отношении от других городов, я хорошо помню одну из демонстраций. Как обычно, началом был сбор на площади групп рабочих окрестных фабрик, конечно тут как тут оказались и школьники. Я был среди них и воочию увидел, как мирный марш превращается в восстание. Был прекрасный летний вечер, мы шли, распевая популярные в то время революционные песни и в конце концов пришли в городской парк, любимое место прогулок муромчан. Парк располагался между двух оврагов и был огорожен забором. Опускались сумерки, настроение было праздничным. Неожиданно, в конце парка демонстрантов без предупреждения атаковало подразделение полиции, открывшее огонь поверх голов и посеявшее панику. Несколько человек было ранено, многих арестовали, одной девушке из выпускного класса гимназии полицейский рассек лицо шашкой. Поскольку парк с обоих концов был заблокирован полицией, убежать можно было только взобравшись на забор и далее скатившись с крутого склона оврага. Многие получили переломы или сильные ушибы. Самой большой трагедией было обезображенное лицо красивейшей девушки в городе. Конечно она стала нашей общей героиней. Мое участие в том событии было не очень серьезным. Я забрался на забор и наблюдал за происходящим, готовый в любой момент спрыгнуть и убежать. Я не сразу разобрал в сумерках, кто пытается влезть на забор около меня, но когда помог, выяснилось, что это девушка моего возраста из соседней женской гимназии. Мы вместе вернулись домой, что стало началом недолгого, но прекрасного романа. Она вообразила, что я спас ее, если не от смерти, то по крайней мере от судьбы той раненой девушки.
Как бы то ни было, учеба в школе продолжалась, и весной я окончил реальное училище с отличием. В те времена в России было два типа школ: гимназии и реальные училища. Разница была в том, что в гимназии больше внимания уделялось языкам -греческому и латыни, а также литературе, в то время как в реальном училище больше занимались естественными науками и математикой. Конечно я не сам выбирал школу,- это решалось отцом. Его выбор определялся главным образом тем, что только реальное училище в Муроме давало мне возможность продолжать жить дома с родителями и получить подготовку для поступления в технический институт. Я бы не сказал даже, что у меня было желание стать инженером. Все было решено задолго до того, как я кончил школу, в основном в связи с тем, что в семье уже было до меня несколько инженеров. Два моих дяди по отцовской линии были профессорами, один- в технических науках, другой- по физике. Мой старший брат и несколько двоюродных были в то время студентами технических вузов. При этом другая часть родственников, включая дядю и трех моих сестер, избрала медицинскую профессию. Мне кажется, что подобно многим молодым людям, я вообще с интересом относился к сложным машинам и был непрочь разобрать и собрать то, что попадало в руки из механики. В то время в Муроме пошла мода на установку дверных электрических звонков. Я старался помогать в установке этого "электрического" чуда родственникам и знакомым, в результате чего заслужил репутацию "эксперта". Наибольшим достижением, насколько я помню, был ремонт сигнальной системы на нашем пассажирском пароходе. Настоящий электрик, который должен был это сделать, куда-то делся, а судно нужно было готовить к предстоящей навигации.
Эта репутация закрепилась за мной, что и послужило причиной события, происшедшего в Москве, куда я попал по пути в Санкт-Петербург с окончанием реального училища. В Петербурге я должен был сдавать вступительные экзамены в Технологический институт, а пока остановился на несколько дней у своей московской тети, чтобы повидаться с двоюродными братьями и сестрами. Семья была богатой, мой кузен Леонид только получил в подарок от матери в связи с окончанием школы автомобиль. К тому времени в Москве было не больше сотни автомобилей, я их до этого вообще не видел. Помню, что машина была французской, "Де Дион Бутон", с открытым кузовом и входом сзади. Что и говорить, я влюбился в машину с первого взгляда. Хотя у них был шофер, кузену разрешалось водить машину самому; мы проводили дни, разглядывая механизмы или катаясь по пригородам Москвы. В последний день моего пребывания было решено устроить празднование окончания мной школы. Тогда празднования проходили по определенному сценарию: сначала ужин, потом театр, после него ресторан, порой даже не один, а несколько. В результате в тот день мы оказались к ночи за городом, а Леонид после обильного празднования был явно не в состоянии управлять автомобилем. Моя неоспоримая репутация стала основанием для решения, что управлять машиной и доставить семью должен был я. Все шло хорошо, пока автомобиль не въехал в парк. По главной аллее парка тащились подводы, и я решил для безопасности и скорости свернуть на пустынную боковую дорожку. На повороте этой дорожки заднее колесо машины влетело в грязь, и все мои попытки выбраться из нее оказались безуспешными. Семья была в негодовании и решила добираться домой на извозчике, благо они проезжали мимо. Меня оставили одного с автомобилем, который я конечно не должен был бросать ни за что на свете. Тем временем мимо меня потянулась вереница ломовых подвод, их возницы не стеснялись в выражениях по поводу застрявшей машины. Все-таки, после шуток и дискуссий несколько возниц согласились распрячь лошадей и попробовать вытащить машину на веревках. Это удалось, и вскоре я ехал по московским улицам.
Уже наступило утро, и по мере приближения к центру Москвы, движение становилось все более оживленным. Лошади, не привыкшие к автомобилям, часто пугались, а когда я резко повернул на одном из перекрестков, моя машина неожиданно врезалась в повозку. Это полностью нарушило уличное движение. Я бросился осматривать машину, но она, к счастью почти не пострадала. Целы были и кучер с лошадью, сломанной оказалась ось повозки. Возница был перепуган и извинялся, что не смог избежать столкновения. Чтобы уладить инцидент, я предложил двадцать пять рублей (что по тем временам были большие деньги) на починку телеги. В это время появился офицер полиции. Вместо того, чтобы обвинить меня, он обрушился на бедного возницу, ругая за то, что тот не смотрит, куда едет, и сталкивается с машиной, которая "слепая". Называя меня "ваше превосходительство", полицейский забрал деньги из рук возницы и заверил, что обо всем позаботится. Думаю, что кучер вряд ли извлек что-нибудь в результате такой информации. Полицейский помог мне выбраться с той улицы, и скоро я благополучно добрался до дома, встреченный как герой. Через несколько лет, во время Первой мировой войны этот опыт мне пригодился, когда я был назначен офицером-инструктором по подготовке военных шоферов.
Приехав в Санкт-Петербург, я узнал, что вступительные экзамены в этом году в Технологическом институте будут особенно трудными, поскольку количество абитуриентов в десять раз превышало количество мест. Необходимо было показать очень хорошие знания. Хотя я прошел все экзамены, мой суммарный балл оказался недостаточным для того, чтобы попасть в первый приемный список. Это было большим разочарованием для меня и я решил, что лучшим выбором для второго захода будет физический факультет Санкт-петербургского университета, куда я был принят благодаря оценкам моего школьного диплома. Уже первая лекция по физике, которую читал знаменитый тогда профессор Хвольсон, произвела на меня такое впечатление, что я решил забыть о техническом вузе и остаться в университете. Однако, это не совпадало с желаниями моего отца. После непродолжительной переписки я получил телеграмму, в которой он сообщал, что прибывает в Санкт-Петербург для "улаживания дела". Авторитет моего отца был непререкаем и после его приезда я оказался во втором приемном листе Технологического института. Для того, чтобы все было в полном порядке, он сам заказал мне форму этого института, так что я вскоре оказался полноправным студентом этого института.
Как я уже упоминал, в период 1905-06 гг. Россия переживала волнения первой, еще неудавшейся, революции. Лозунг "Земля-крестьянам, заводы-рабочим" как призыв к свободе, стал очень популярным среди молодежи. Технологический институт оказался в авангарде этого движения. Случилось так, что вскоре после моего поступления, была объявлена студенческая забастовка и Институт закрылся. Насколько помню, причины забастовки не имели отношения к институту; были выдвинуты требования освобождения арестованных ранее участников какой-то демонстрации. В знак протеста студенты забаррикадировались в здании института и отказывались освободить его даже по требованию полиции. Таким образом, мне пришлось начать студенческую жизнь в осажденном здании института, участвуя в шумных, накаленных митингах, на которых принимались многочисленные резолюции, требования к правительству и т.п. и т.д. Все это было волнующим и интересным. Конечно, об учебе в это время не могло быть и речи. Голод нам не грозил, поскольку студенты других институтов приносили еду, пробираясь по крышам прилегающих зданий. Через несколько дней было достигнуто некое соглашение, и нормальная жизнь была восстановлена.
Во время тех волнующих дней осады у меня появились первые знакомые и друзья. Два студента, Константин Барский, приехавший с Урала, и Александр Бомзе с юга России стали моими лучшими друзьями на все студенческие годы. Характеры их были полностью противоположными оба были талантливы, Костя даже очень. Костя был в постоянном движении и возбуждении. Саша же среди нас троих являлся наиболее рассудительным и умеренным. К сожалению, Костя не отличался сдержанностью и довольно часто после каких-то празднований невообразимо напивался. В общем, для нас он был источником постоянных волнений и дополнительной ответственности за то, чтобы успокоить его или даже дотащить до комнаты и уложить в постель. Его жизнь рано оборвалась, он был убит в начале Первой Мировой войны. Саша был очень прилежным, правда менее талантливым. Он хорошо закончил институт и вполне успешно работал как инженер. Он часто приезжал во время летних каникул ко мне домой и стал почти членом семьи. Благодаря Саше и Косте у меня нашлись занятия помимо институтской программы. Хотя я учился аккуратно и не сталкивался с трудностями, выполняя все, что требовалось по программе, вместе с друзьями я успевал участвовать в других студенческих делах. Мы втянулись в политическую деятельность, иногда это носило нелегальный характер, ходили на многочисленные митинги, занимались пропагандой среди рабочих, посещая митинги на заводах и т.п. Это было обычным для интеллигенции того времени, особенно для студентов, причем не только в столичных городах, но и в провинциальных, таких как Муром.
Некоторые из моих родных и двоюродных сестер и братьев занимались тем же. Новоиспеченные студенты обычно становились посыльными у старших товарищей, имевших больший опыт в политике. Помню, я получил задание забрать тяжелый пакет в институтской мастерской и отнести его в определенную квартиру. Мне было сказано быть осторожным, остерегаться полиции, а в случае задержания ничего не выдавать. Я сильно нервничал, запоминая адрес и все инструкции настоящего конспиратора. Вход в нужную мне квартиру оказался со двора. Приблизившись к воротам, я заметил несколько человек, поглядывающих в ту сторону. Это меня обеспокоило и я прошел ворота, внимательно посмотрев, что делается внутри. Без сомнения, внутри были полицейские кареты, и кого то выводили из главного подъезда. Я быстро прошел мимо и вернулся в институт кружным путем. Позже я узнал, что в квартиру, куда я должен был доставить пакет, ворвались полицейские, по-видимому с целью найти то, что я собирался передать. У меня возникло подозрение, что многое если не все, что делалось студенческой организацией, становилось известным полиции. С того момента я стал более осторожным и не брался за . многие из поручений. Целый ряд моих товарищей попадали периодически под арест, и некоторые из них дорого заплатили за участие в политической деятельности. Были такие, кто провел годы в тюрьме или оказались сосланными в Сибирь, что конечно совершенно поломало им жизнь и помешало получить образование. Позже я был схвачен, когда распространял листовки, призывающие к выборам во вторую Думу, и провел две недели в тюрьме. Впрочем пребывание там было вполне приятным, я находился среди таких же студентов. Мы сразу стали героями, и другие коллеги постоянно поддерживали контакт с нами. Почти каждый день нам наносила визит чья-нибудь невеста одна из студенток, приносившая угощения, письма и т.п. Несмотря на заключение, я не ограничивался в переписке со своими родителями, так что они никогда не знали об этой части моей жизни.
Эта деятельность принесла мне и первое крушение иллюзий. Невольно я начал замечать, что некоторые лидеры, чьи зажигательные речи мы слушали на митингах, в обычной жизни были далеко не теми идеалистами, какими выглядели в выступлениях перед публикой. Помню один случай, особенно воздействовавший на меня. Я тогда был на втором курсе института. Ко мне обратился один из студенческих лидеров с предложением, являвшимся по существу заданием, помочь одному из наших товарищей выполнить чертежи. Он уже заканчивал институт, но поскольку находился на подозрении у полиции, должен был сделать это как можно быстрее, чтобы скрыться за границей. Для получения диплома ему нужно было сделать большое количество чертежей. Я принял задание, что было конечно полностью бесплатно, и провел очень много вечеров, выполняя чертежи. В один из вечеров, когда я почти заканчивал работу над чертежами, по институту прошло оповещение, созывающие студентов на митинг. Митинг был посвящен осуждению студентов, которые вместо того, чтобы самим делать чертежи, платили успевающим студентам за выполнение этой работы за них. Главным докладчиком был товарищ, для которого я делал чертежи. Что поразило меня больше всего, это гнев, с которым он обвинял богатых студентов, старающихся получить дипломы без выполнения необходимой работы и претендующих на то чтобы опережать настоящих тружеников. Меня очень возмутило, с какой страстью этот товарищ выступал против того, в чем сам был виноват. Среди студентов ходили слухи, что в архивах института можно купить чертежи из старых проектов и, подновив данные, выполнить задание. Копию чертежей за деньги делали успевающие студенты, и таким образам сдавался проект. Я понял, что то, что я делаю, является копией со старого проекта, полученного за деньги из архива института. Конечно, реквизиты были убраны, а данные изменены. Факт, что я сам принимаю участие в этом мошенничестве, так подействовал на меня, что вместе с моими друзьями мы собрали собственный митинг, где приняли резолюцию, осуждающую такую практику и предлагающую администрации принять соответствующие меры. Это был смелый шаг, мы сознавали, что идем на неприятности, но все-таки решили это сделать. По видимому администрация догадывалась об этой практике, потому что результат был практически немедленным. Архивы были закрыты, а причастные сотрудники уволены. Как мы и ожидали, наша акция вызвала сильную реакцию студентов. Состоялись шумные митинги, доходило даже до драки, однако большинство студентов соглашалось, что обращение был правильным и подлоги с чертежами нужно прекратить. Спустя несколько лет во время войны я случайно узнал, что человек, для которого я делал чертежи, окончил институт через год, не уезжал за границу, а работал на большом сталелитейном заводе в Ленинграде. Рабочие ненавидели его как грубого администратора. Когда я был на третьем курсе, институт организовал для большой группы студентов поездку за границу. Целью экскурсии было ознакомить будущих инженеров с европейской промышленностью, для чего в сопровождении нескольких профессоров они должны были посетить предприятия Германии, Бельгии, Франции и Англии. Поездка проводилась в период, когда международные отношения в Европе были очень благоприятными. Это были годы незадолго до Первой Мировой войны; делалось много попыток по улучшению международной ситуации.
Наша экскурсия осуществлялась под эгидой Международной Коммерческой Палаты, поэтому везде, куда мы приезжали, нас встречали по существу как официальных представителей страны, устраивая банкеты и приемы у мэров городов и других официальных лиц. Для ознакомления нам предоставлялись заводы и большие промышленные лаборатории. Сопровождавшие нас два профессора перед каждым посещением проводили для нас лекцию с объяснением, как организовано производство продукции на заводе, куда мы направляемся. В тот период студенческие коллективы являлись практически автономными, поэтому в поездке группа управлялась выбранными членами. На организованном собрании группы к моему удивлению я был избран председателем административного комитета и таким образом неожиданно оказался во главе пятидесяти студентов, большинство которых было старше меня, включая нескольких недавних выпускников. Комитет должен был участвовать не только в организации экспедиции, включая покупку билетов, бронирование отелей, посещение заводов, произнесение речей на банкетах и т.п., но и заниматься улаживанием любых недоразумений. Многие студенты были по существу мальчишками и во время поездки то и дело попадали в затруднительные ситуации. Оба моих друга, Костя и Саша, были с нами и стали членами комитета. Неувязки во время путешествия были столь многочисленными и постоянными, что поездка для нас была отравлена. С самого начала нам пришлось считать всех по головам, поскольку при отъезде парни так перестарались, прощаясь с родственниками и друзьями, что некоторые едва не опоздали на поезд. Действительно, один из них догнал нас уже в Берлине. Были неувязки с багажом, студенты ссорились из за мест в вагоне, некоторые потеряли деньги и т.д., и все это нужно было уладить, так как административный комитет отвечал за все.
Во время нашего пребывания в Берлине мы столкнулись почти что с бунтом: предоставленные нам комнаты были неодинаковыми, и несколько недовольных студентов отказались их занимать. Пришлось прибегнуть к расчетам на бумаге, и в конце концов я оказался в самой маленькой комнате из всех, стараясь сохранить мир в группе. Это дало нам первый урок менеджмента, и мы использовали опыт в поездке в дальнейшем. Несмотря на все благоприятные условия, поездка была омрачена рядом неприятных инцидентов, причиной которых явились в основном неопытность и недисциплинированность студентов. Двоих полиция арестовала за пьяную стычку в берлинском пабе, и мне пришлось вместе с русским консулом вызволять их из полицейского отделения. К сожалению, такие происшествия не были исключением и повторялись в каждом большом городе, где мы останавливались. Один из самых крупных инцидентов имел место в английском городе Манчестере. Несколько студентов с Кавказа, входивших в число наименее управляемых членов группы, неожиданно оказались в женском туалете, что вызвало ужасный переполох на улице. Был вызван наряд полиции, проводивший ребят через весь город в тюрьму, я потерял несколько дней, пришлось вызвать из Лондона секретаря русского посольства. Дипломатическим объяснением инцидента стало незнание того, что туалеты в Англии отличаются от парижских и брюссельских. Первоначально виновники конфликта были приговорены к большому штрафу и месячному заключению. Однако наказание было отменено, когда секретарь показал фотографии сделанные несколько дней назад, где обвиняемые были видны среди почетных гостей на банкете у лорда, мэра Лондона.
В поездке мы делились на две группы. Половина участников должна была ехать только в Брюссель на международную выставку, в то время как другая половина совершала полное турне, включая посещение Англии. Мы побывали на многих предприятиях в четырех странах, результатом, я уверен, стала лучшая подготовка студентов к инженерной деятельности. Последнее злоключение ожидало нас на границе при возвращении в Россию, поскольку, как это бывает, у нас не хватало каких-то бумаг. Возникли продолжительные споры с таможенными чиновниками. Нужно было посылать телеграммы директору института, мне пришлось непрерывно бегать от одного помещения вокзала к другому. Наконец все было улажено, и мы благополучно вернулись в Санкт-Петербург. Я ДОЛОЖИЛ О возвращении группы директору института. "Никого не потеряли?"- спросил директор. "Нет, только пару чемоданов". "Поздравляю. Другая группа, по возвращении из Брюсселя одного человека не досчиталась, и нам пришлось подключать к его поискам международную полицию".
Конечно, большую часть времени мы проводили в институте. Программа была очень обширной и приходилось много заниматься, особенно тем, кто хотел быть среди лучших. Многие, в том числе и я, были заняты не только во время учебных семестров, но и летом когда принимали участие в практической работе. Такая работа велась по договоренности между институтом и промышленностью.
Весной мы всегда получали длинный перечень заводов с указанием мест, которые могут выбрать студенты. В течение четырех лет я работал на железной дороге, металлургическом заводе, электростанции и в институтской лаборатории диагностики двигателей. Такая практика летом давала нам большой опыт знакомства с промышленными методами, необходимый для будущей инженерной работы. Я для себя находил летний труд интересным, что являлось компенсацией за сокращение каникул. Правда мои родители были недовольны, поскольку им почти не приходилось видеться со мной в это время.
Вспоминаются некоторые происшествия во время этой летней практики. В первое лето я нашел работу на одной из южных железных дорог. Сначала мне пришлось работать кочегаром; бросать в течение восьми или более часов в день уголь у топики оказалось, конечно, тяжелым и утомительным делом. Правда, через несколько недель, после сдачи экзамена, я оставил эту работу и перешел в помощники инженера. Заканчивал практику я уже как инженер, отвечающий за работу маневрового паровоза на станции. Однажды в двух вагонах, груженных сахаром, произошел пожар. Огонь был настолько сильным, что скоро воспламенились шпалы пути и вагоны нужно было как можно скорее убрать. Эго было задачей для маневрового паровоза, дежурил в это время я. Вопреки опасениям станционного персонала, мне удалось прогнать вагоны по горящему пути. Однако я был так возбужден, что на обратном пути в депо перепутал сигналы, в результате чего передние колеса паровоза сошли с колеи поворотного круга. Это полностью смазало эффект от моего предыдущего успеха.
На следующее лето я работал на заводе металлоконструкций, принадлежащем бельгийскому концерну. Продукцией завода были мосты и разного рода металлические сооружения. Я находился главным образом в конструкторском бюро, выполняя чертежи по эскизам конструкторов. Атмосфера в бюро была благоприятной и с многими коллегами у меня установились дружественные отношения. Незадолго до окончания практики был день моего рождения и я устроил вечеринку для всего конструкторского бюро- около тридцати человек. Мой начальник вызвался организовать особое угощение. Поскольку он слыл знатоком вит, устраивался "вечер дегустации вин". Все сотрудники приняли приглашение и всеобщее веселье длилось всю ночь. Когда я пришел на следующее утро на работу, конструкторское бюро оказалось безлюдным.
Главный инженер был в ярости и громко требовал ответа, что за эпидемия поразила его отдел. Примерно черёз сорок лет я оказался на банкете в Льеже по поводу вручения мне Медали общества бельгийских инженеров. Один из присутствующих инженеров пытался общаться со мной на русском языке. Когда я поинтересовался, где он выучил язык, выяснилось, что он работал по контракту на том же заводе в России одновременно со мной. Он хорошо помнил тот скандал и был страшно удивлен, что его виновником был я.
При поступлении в институт каждому из нас вручался плановый журнал, в котором перечислялись все предметы, проекты и лабораторные работы, подлежащие выполнению до окончания института. Первым предметом была теология, а последним- дипломный проект по выбранной специальности. По всем этим предметам выставлялась оценка профессора, заверенная его подписью. Во всех других аспектах действовала главным образом система морального поощрения студентов.
Среди предметов была серия экспериментальных работ в физической и технической лабораториях. Физическая лаборатория мне особенно понравилась, в результате вместо простого выполнения экспериментов с минимальной затратой времени, я застревал в лаборатории, пробуя поработать на всех приборах, которые были доступны.
Руководителем лаборатории был профессор Борис Розинг, чье влияние на мою последующую жизнь оказалось очень важным. Он очевидно заметил мой интерес к экспериментальной физике, однажды захватил меня на том, что я делал работу за других студентов. Он отозвал меня в сторону, но вместо выговора сказал, что видит мой интерес к физике и предлагает участвовать в его собственных исследованиях, если я не против использовать так свое свободное время. Он пользовался авторитетом у студентов и я с радостью принял его предложение. В следующую субботу я явился в его исследовательскую лабораторию, разместившуюся рядом с институтом в Бюро Стандартов, где профессор Розинг также входил в штат. Здесь я узнал, что он занимается вопросами телевидения, о котором я раньше ничего не слышал. Так я познакомился с проблемой, которая захватила меня на протяжении большей части жизни.
Как я понял, профессор Розинг изобрел принципиально новый подход к телевидению, с помощью которого он надеялся преодолеть ограничения систем механической развертки, делавшихся прежними изобретателями. Его идея заключалась в использовании катодного луча, отклоняемого в вакууме с помощью электромагнитных полей. Все это было для меня новым и захватывающим. В последующие два года я проводил свое свободное время в основном в лаборатории Розинга. Наши отношения вскоре переросли в дружбу, и я обнаружил, что он является не только талантлив ученым, но и разносторонне образованным, мудрым человеком. Во время нашей совместной работы он не старался использовать меня только как помощника, но всячески расширял мои знания в области физики. Он по существу обогнал свое время. Система, над которой он работал, требовала многих элементов, которые еще не были созданы. К тому времени фотоэлементы, требовавшиеся для преобразования света в электрическую энергию, были еще несовершенными. Из литературы были известны калиевые фотоэлементы, но единственным путем иметь их было изготовление своими силами. Вакуумная техника была примитивной, для получении требуемого вакуума нужно было затратить огромное время. Имевшиеся у нас вакуумные насосы были ручными, и зачастую нам приходилось часами поднимать и опускать тяжелые сосуды с ртутью, чтобы степень вакуума достигла желаемой. Электронные усилительные лампы были только что изобретены де Форестом, и наше воспроизведение было малоэффективным. Мы затрачивали большие усилия, чтобы улучшить свою конструкцию. Даже стекло из которого мы делали колбы было малопригодным- из-за хрупкости с ним было трудно работать. Пришлось одновременно постигать стеклодувное ремесло. И все-таки, к концу нашей совместной работы профессор Розинг получил действующую систему, состоящую из вращающихся зеркал и фотоэлемента на приемной стороне и вакуумной катодной трубки, которая воспроизводила смутную картинку вокруг провода на экране. Как бы то ни было, это не только придало нам уверенности в возможности электронного воспроизведения, но и определило какие элементы должны быть разработаны прежде чем система станет практически пригодной. День окончания института наверняка помнят все. Я уже знал, что выполнил все требования, и мой дипломный проект дизельной электростанции для сельской местности принят с хорошими отзывами экзаменционной комиссии. Оставалось пройти некоторые формальности, получить диплом и поздравления на факультете. Я уже даже приобрел фуражку инженера, а мой друг организовал на этот вечер празднование. Неожиданно ко мне подошел инспектор института и заявил, что моя зачетная книжка не заполнена до конца, и в соответствии с правилами я не могу получить диплом. К своему отчаянию, я понял, что он прав, так как я не сдал теологию. Этот предмет, хотя и стоял в зачетке первым, никогда не считался среди студентов важным, в результате я совершенно о нем забыл.
Ситуация выглядела нелепой, поскольку я уже фигурировал в списке выпускников. Инспектор предложил, чтобы я пошел к профессору теологии и уговорил его условно отметить мне зачетку. Я явился в профессорскую квартиру и изложил свою просьбу. Сначала профессор заметно огорчился фактом, что о его предмете забыли. Однако, узнав, что я читал Канта и некоторые другие книги го философии религии, он согласился поставить отметку с условием, что я сдам экзамен через несколько дней.
По какой то причине этот случай засел в моем мозгу, и в течение нескольких лет мне снилось, что я не получил диплом инженера. Заканчивая институт с хорошими оценками, я получал шанс быть посланным за границу для продолжения образования. При этом были две альтернативы: первая, которая мне нравилась больше, заключалась в том, чтобы остаться в институте и может быть работать с профессором Розингом. Вторая, на которой настаивал мой отец, состояла в возвращении домой и участии в промышленных делах отца, что мне совсем не нравилось. Было принято компромиссное решение: отец согласился на мою поездку за границу на год с последующим возвращением домой. Выбор учебного заведения для аспирантских занятий был за самим студентом, профессор только давал совет. С инженерной точки зрения предпочтительными считались учебные заведения Германии или Англии. Я, однако, по рекомендации профессора Розинга выбрал Францию, чтобы учиться в Коллеж де Франс под руководством профессора Ланжевена, которого Розинг лично знал и очень уважал. Дополнительным доводом в пользу поездки за границу стало то, что незадолго до окончания я получил в спортивном зале травму шеи и по совету врачей хотел проконсультироваться у зарубежных специалистов.
После непродолжительной поездки домой в Муром я отправился в Париж. Благодаря личному письму от профессора Розинга я был очень тепло принят профессором Ланжевеном. Последний с готовностью провел меня в лабораторию, определил мне комнату и предложил несколько проблем для исследований. Первой было повторение эксперимента Лауэ по дифракции рентгеновских лучей кристаллом, что было описано в недавней публикации. Честно говоря, я понятия не имел о рентгеновских лучах и не читал раньше о работе Лауэ. Важность и смысл эффекта Лауэ для меня в тот момент мало что значили. Профессор Ланжевен был выдающимся физиком своего времени, позже удостоенным Нобелевской премии. Это был чудесный, отзывчивый человек, в его группе был ряд ученых, ставших потом широко известными, такие как Де Бройль (впоследствии также Нобелевский лауреат), Перен, Хольвек и многие другие. Каждую среду у него был неформальный чай, где обсуждались последние новости в физике, быстро прогрессировавшей в то время. Ланжевен при этом давал свои объяснения новых результатов.
По установившейся в Коллеж де Франс системе, моей работой практически никто не руководил. Тем не менее, к концу первого года я смог собрать неплохую установку и воспроизвести картинки рентгеновского дифракционного рассеяния различными кристаллами с четкостью не хуже чем у кого бы то ни было в то время. Было очевидно, что данные результаты являются новым мощным инструментом изучения кристаллических структур; моим желанием было разработать аппаратуру для этой цели. Однако, фондов для закупки требуемого для моей работы оборудования не было, да и колледж не был заинтересован в разработке аппаратуры для практических целей. Все, что мне предлагалось сделать, сводилось к написанию статьи с изложением моей работы. Рентгеновское оборудование, которое я использовал в своей работе было достаточно мощным. При этом оно не имело хорошей защиты, поэтому удивительно, что я не пострадал серьезно, как это случалось с рентгеновскими операторами того времени. Электроды необходимо было периодически чистить спиртом, который имел тенденцию исчезать до того, как я его использовал. Когда я сказал об этом одному из ассистентов лаборатории, он предложил держать спирт под замком, поскольку было известно, что сторож выпивал спирт даже из биологических проб. Однажды в лабораторию пришли две русских студентки, у одной из них в кисть руки вошла иголка. Девушка спросила меня, смогу ли сделать рентгеновский снимок для врача, поскольку он затрудняется определить местоположение иглы. В то время рентгеновских аппаратов не было не только у частнопрактикующих врачей, но и в большинстве больниц. Хотя моя установка не была предназначена для таких целей, после небольшой импровизации мне удалось сделать достаточно четкий снимок, который помог врачу удалить иглу. Это был мой первый контакт с медицинской электроникой.
В 1912 году началась передача радиосигналов с Эйфелевой башни. Я установил радиоприемник в лаборатории, а потом и в своей комнате, и экспериментировал с разными типами детекторов. Это был также мой первый опыт, связанный с радиопередачей, потом мне пришлось много этим заниматься.
К тому времени я начал понимать, что моя подготовка в теоретической физике была слабой. Для того, чтобы чего то достичь, мне нужно было приняться за ее систематическое изучение, что было очень трудно сделать в слишком свободной атмосфере Коллеж де Франс. Тогда я принял решение уехать из Франции для учебы в более формальном Германском университете.
До отъезда из Парижа я получил разрешение от отца провести летние каникулы во Франции. В конце семестра я обратился к профессору Ланжевену с просьбой порекомендовать, какой работой мне следует заняться во время летних каникул. Я ожидал, что он даст мне длинный список книг по теоретической физике. К моему удивлению он улыбнулся и сказал, что не уверен в том, что я буду следовать совету, который мне нужен. Я заверил его, что это не так, после чего он заявил: "Ступайте на железнодорожный вокзал и приобретите билет до юга Франции ". Когда я поинтересовался, куда именно, он ответил, что это не имеет значения, поскольку больше всего мне нужно улучшить французский язык и побыть среди французов, а не русских. Я полностью выполнил рекомендацию, для чего пошел в турагенство и попросил девушку в кассе посоветовать место для поездки. Это вызвало замешательство по ту сторону окошка и вскоре все другие девушки участвовали в обсуждении. Наконец консенсус мнений был достигнут, и я получил билет в Бьяритц. Тем не менее, по прибытии в Бьяритц мне не захотелось проводить время в этом месте. Хотя это и был фешенебельный курорт, единственным развлечением здесь помимо лежания на берегу являлись выпивка и гольф. Ни то ни другое меня не привлекало, поэтому я двинулся в конце концов в Сен Жан де Луз на границе с Испанией. Здесь я провел часть лета, добросовестно следуя совету моего профессора. Однако граница с Испанией все время соблазняла меня и в один прекрасный день я пересек ее. К своему удивлению я обнаружил, что мой французский недостаточен для того, чтобы быть там понятным. Шагая по улице в поисках места, где можно пообедать, я почти столкнулся с тучным джентльменом выглядевшим гурманом. Обратившись к нему по-французски, я выяснил , что он тоже ищет ресторан и предложил объединить силы. Эго стало началом дружбы, длившейся некоторое время. Джентльмен оказался испанским дворянином, вероятно не обремененным какой то профессией; его присутствие в данной части Испании было связано с любовью к корриде, которая проходила недалеко отсюда. Так с его помощью я тоже стал поклонником корриды. Мы посещали стойла, подружились с матадорами. Когда коррида двинулась в другой город, мы поехали с ними. В общем остаток своих каникул я провел, путешествуя по всей Испании, пока не пришло время возвращаться в Париж. Мы говорили по-французски, и профессор Ланжевен похвалил меня за улучшение языка.
В те дни в Париж приехал мой хороший приятель и одноклассник моего брата г н Д, занимавшийся бизнесом и имевший офис в Германии.
Я поделился с ним своими сомнениями относительно работы в Коллеж де Франс. По его рекомендации и настоянию, я обратился в Берлинский университет и был принят. Так что вскоре я попрощался с профессором Ланжевеном и друзьями и уехал в Германию.
Здесь я начал посещать лекции по физике в Шарлотенбургском институте и одновременно вести работу вместе с г ном Д. в его бюро изобретений. Г н Д оказался плодотворным изобретателем и предложил мне помогать ему по части механики, что для меня оказалось интересным. Однако все это происходило весной 1914 года, и вскоре, как гром среди ясного неба, пришло известие о начале войны и мобилизации.

Война (1914-1918 гг.)
С началом войны оставаться в Берлине становилось невозможным, но и вернуться домой было непросто. С огромными трудностями мне удалось добраться до Санкт-Петербурга через Данию и Финляндию, после чего я был немедленно призван в русскую армию. Как инженер, к тому же учившийся в аспирантуре за границей, я был направлен в Училище радиосвязи. После непродолжительного обучения меня послали, пока еще в чине рядового вместе с небольшой группой специалистов на фронт вблизи города Гродно. Группа должна была укомплектовать часть, понесшую потери. Восточный фронт находился в неприятной ситуации после крупного поражения и отхода на укрепленные позиции. Расположение части, которую мы искали, было неизвестно. В результате мы оказались сами по себе, поскольку никто не хотел принимать группу из тридцати ненужных им специалистов, которых необходимо было ставить на довольствие. Сам я оказался в неопределенной ситуации, так как командовал группой сержант, и входящие в группу офицеры по существу не обращали на него внимания. Хотя я был в чине рядового, на моем кителе был значок инженера. Инженеры в России всегда пользовались большим уважением, и само собой получилось, что я стал неофициальным лидером группы. К тому же перед отъездом из Санкт Петербурга я получил от отца приличную сумму "на всякий случай", так что в ситуации, когда нас никто не принимал, я смог покупать провизию для всей группы.
В поисках своей части мы в конце концов прибыли в Гродно. Здесь произошел инцидент, несущественный в тот момент, но имевший для меня значительные последствия. Двигаясь по улице Гродно в неровном строю, грязные и порядком оборванные, мы были остановлены полковником инженерных войск, который поинтересовался, почему мы позволяем себе появляться в таком непристойном виде. Полковник стал выяснять нашу принадлежность и род занятий. Сержант начал давать соответствующие разъяснения, но привыкнув уже передавать инициативу в мои руки, он переадресовал полковника ко мне. Конечно, это было не по уставу, так как сержант был официально назначенным командиром взвода. Тем не менее, увидев у меня значок инженера, полковник сменил свой начальственный тон и стал расспрашивать меня, кто я, почему сержант указал на меня и т.п. Когда я рассказал, что мы посланы для укомплектования радиоспециалистами Н-ской дивизии (вероятно расформированной после поражения) полковник заинтересовался и заявил, что мы как раз те специалисты, которые нужны в Гродно. Как он объяснил, здесь есть радиостанция, но нет специалистов, которые бы смогли на ней работать. После этого, не сходя с места он сделал мне совершенно неожиданное предложение. "Рядовой, если Вы разыщете оборудование, которое находится где то на железнодорожном складе и наладите к концу завтрашнего дня, я Вас назначу командиром всей станции". После всех неудач и лишений это предложение было для нас даром божиим. Мы тут же согласились, спросив где можно получить информацию и документы, чтобы найти оборудование. Полковник помог нам взять документы, после чего мы немедленно отправились на железнодорожную станцию в поисках вагонов с радиоаппаратурой. В результате продолжительных поисков нам удалось получить оборудование. Тем временем сержант с другой половиной группы подыскал на окраине города домик с площадкой, подходящие для наших целей. Главный штаб распорядился реквизировать дом и площадку для нас. После лихорадочной работы на протяжении всей ночи наутро следующего дня мы не только наладили полевую радиостанцию, но и сумели установить связь со следующим укрепленным пунктом. Ковно в нескольких сотнях километров от Гродно. Нам пришлось переговариваться при этом без применения шифровального кода, которого не мы не знали. Как было договорено, я тут же доложил в главштаб, правда не нашел там полковника. В конце концов удалось его обнаружить дома, крепко спящим и очевидно в неважном самочувствия после вечеринки накануне. Сначала он возмутился, что его разбудили. Мне пришлось долго объяснять, что мы проделали и что станция готова к работе; этому он просто не мог поверить. Лишь после того как я привел его- к нам, где стояла работающая станция и мы в его присутствии связались с Ковно, он поверил и расцвел прямо на глазах Его энтузиазм правда исчез, когда он сообразил, что мы переговариваемся, не пользуясь кодом. Тут же заявил, что за такие дела я могу пойти под трибунал. Я объяснил, что мы не могли использовать код, не имея его. Второй трудностью оказалось то, что я как рядовой не имел права получать код. Эту проблему мы обсуждали оставшуюся часть дня в штабе с главными начальниками. В результате к нам прикрепили компанию пехотинцев во главе с капитаном, ответственным за код. Наша группа оказалась по существу в изоляции. Так началась наша жизнь в Гродно, продолжавшаяся более года.
Наша радиостанция была полевой и поэтому все, включая радиопередатчик, располагалось на двух повозках. Мы демонтировали установку и собрали ее на подставках в самой большой комнате дома. После демонтажа машинного генератора мы подключили к нему вновь приобретенный двигатель. Еще мы установили движок, работающий на бензине в качестве дублирующего на случай аварии городской сети. Я очень гордился сделанным и не афишировал работу, чтобы преподнести сюрприз полковнику Г. Это действительно оказалось для него сюрпризом. Его первой реакцией было заявление, что мы совершили настоящее преступление, демонтировав военную аппаратуру без разрешения начальства и акта, подписанного военной инспекцией. Что и говорить, полковник был испуган. Он отправился докладывать начальству , решать, как быть и как оградить меня от трибунала. Вопрос решался долго. Станцию посетило множество военного персонала, проверяя и сравнивая демонтированные узлы со спецификацией станции. Наконец простое решение было предложено одним младшим офицером из военной инспекции. Он посоветовал поставить крест на старом оборудовании как получившем повреждения ( за несколько дней до того недалеко от нас взорвалась бомба, сброшенная цеппелином), и отдать приказ оборудовать новую станцию из сохранившихся частей без обращения за финансовой помощью. К сожалению, на этом беды не кончились, и как обычно отвечать приходилось мне. Поскольку оборудование теперь работало без сбоев, я проводил много времени слушая по дублирующему приемнику другие станции помимо той, что была на связи. Таким способом мы смогли первыми узнать о победе русских над Австрией в районе Перемышля. Не теряя времени, я сообщил об этой новости в штаб. После первой радостной реакции кто то не поленился задать мне вопрос, каким образом я узнал эту новость, если она могла быть передана только кодом, который находится не у меня, а капитан эту новость не знает. Я был вынужден сознаться, что используя день за днем код при отправке радиограмм я почти запомнил его наизусть. Снова я оказался нарушителем. Чтобы найти выход из положения, полковник предложил повысить меня до звания офицера, имеющего право хранить код. Однако выяснилось, что это будет нарушением, так как я вхожу в инженерную службу и для получения звания должен быть послан в Санкт Петербург. Посылать меня в Петербург он опасался, чтобы не остаться без нужного работника.
Еще одна неприятность возникла из того, что я нашел возможность принимать от радиостанции Науэна ежедневные новости Германского генерального штаба. В новостях содержалось множество информации, лишь небольшая часть которой передавалась почти с суточной задержкой через центральную станцию Санкт Петербурга. Сначала я держал свое открытие при себе, пока не поделился некоторыми новостями с полковником. Через день полковник получил подтверждение новостям из официального источника. Он сразу стал подозрительным и поинтересовался моим источником информации. Нужно сказать, что армия всегда была охвачена страхом шпионажа, поэтому любая информация не из официальных источников казалась подозрительной. Я открыл свой секрет и на этот раз полковника осенила блестящая идея Он приказал мне организовать регулярный прием этих новостей, делать их перевод с немецкого язака и печатать на гектографе. Это конечно была большая дополнительная нагрузка для нашей маленькой группы, однако мы справились с ней благодаря тому, что заранее начали обучать операторской работе ряд своих товарищей. Вскоре мы начали снабжать главный штаб переводом ежедневных сообщений германского генерального штаба. Это конечно значительно повысило авторитет нашей маленькой станции в глазах начальства, и мне удалось выпросить ряд льгот для команды, чтобы поднять дух и не жалеть об увеличении объема работы.
Тем временем русский восточный фронт продолжал отступать к северу, и в конце концов в Гродно оказался штаб Командующего Восточным Фронтом. По-видимому кто то доложил о нашей станции Командующему Фронтом и он выразил желание ее осмотреть. В один из дней полковник явился чрезвычайно взволнованным, велел нам наводить кругом порядок и даже распорядился поменять форму тем, у кого она была более изношенной. Мы начали репетировать, что можно показать генералу. Возникла идея поймать Науэн, поскольку визит приходился на начало их передач, и продемонстрировать прием Германских новостей, может быть дать синхронный перевод. Все было так и подготовлено. Наконец прибыла группа военачальников, включавшая генералов, полковников и менее высокие чины. Полковник рассказал о нашей работе, особо отметив запись и перевод сообщений германского штаба. Подавалось все это так, будто мы узнаем некоторые из немецких секретов, что конечно не соответствовало истине. Меня представили генералу, аппаратура работала нормально, и я передал наушник, по которому был слышан Науэн, генералу. Мне было видно, как оператор записывал сообщение, и я начал переводить. Вдруг я заметил, что лицо генерала побагровело, он уставился на меня, швырнул на стол наушники и рявкнул:"Ты что взялся меня дурачить, я ничего не слуышу". Я схватил наушники и очень отчетливо услышал продолжение передачи. Я предположил, что генерал может глуховат или как то не воспринимает модулированные звуки. Несмотря на сильное волнение я не забыл, что один из операторов готов в случае чего включить зуммер для передачи простой морзянки. Я подал сигнал и тут же услышал перекрывающий Науэн громкий звук азбуки Морзе. Взглянув на генерала, я понял, что он тоже услышал, сказав при этом: "Это другое дело, но все равно я не верю ни единому слову" с тем генерал и удалился. Самым забавным было наблюдать за выражением лиц офицеров, стоявших вокруг. Когда генерал разгневался, все, кто приблизился к нам, чтобы наблюдать за демонстрацией, неожиданно отодвинулись, создав что то вроде вакуума вокруг меня. Полковник смертельно побледнел, но вздохнул с облегчением, когда генерал признал, что что-то слышит. Удаляясь вслед за генералом, никто на нас даже не взглянул.
Подозрительность и боязнь шпионажа охватывала всю армию от командного состава до солдат. В результате успешной работы нашей радиостанции, сто по тем временам для многих было удивительным, мы оказались причастны еще к ряду нарушений касающихся связи. Первая из них имела отношение к загадочному и жутковатому факту полной осведомленности немцев о том, что делается у нас на передовой. Началось это на передовой вблизи Гродно, где немцы стали забрасывать листовки, в которых сообщалось, кто из высшего командования собирается посетить данный участок, какие готовятся новые назначения и даже что варит наша кухня на обед. Это вызвало у нас панику, поскольку такую информацию можно было объяснить только шпионажем. Мы обнаружили, что эту информацию можно получить, слушая разговоры, ведущиеся по линии полевого телефона. Чтобы доказать это, мы сделали отвод от линии по которому можно было подслушивать разговоры между разными постами Наши и вражеские траншеи в некоторых местах были расположены довольно близко, поэтому немцы могли сделать то же самое, используя это как своего рода психологическое оружие. Я написал рапорт в котором предложил несложные методы, позволяющие предотвратить подобную утечку информации. Сразу вслед за этим я получил приказ разработать средство, не позволяющее вспомогательному персоналу подключаться и слушать переговоры командного состава.
Между тем я начал страдать от бессонницы. Она началась вероятно в результате усталости, поскольку мне иногда приходилось часами вслушиваться в сообщения, передаваемые азбукой Морзе. В конце концов я обратился к врачу, который периодически нас осматривал и был со мной в дружеских отношениях. Как я уже упоминал, я оказался на станции своего рода заключенным, поскольку военные ценили мою работу и не хотели со мной расставаться. В результате меня не отпускали даже в поездку за получением звания, которое мне давно полагалось, не говоря уже о том, что я фактически руководил станцией. Значение станции росло, поскольку фронт приближался. Ходили даже слухи, что Гродно может быть оставлен войсками. Когда врач узнал о моей бессоннице и галлюцинациях, его осенила блестящая идея отправить меня в Санкт Петербург в психиатрическую больницу. Он написал распоряжение, которое поставило точку на моей службе в Гродно. Совпало так, что вскоре после моего отъезда линия фронта подошла еще ближе и Гродно был оставлен, а наша прекрасная радиостанция ликвидирована.
По возвращении в Санкт Петербург я должен был первым делом явиться в офицерскую радиошколу. Здесь я встретил старого знакомого полковника М., который оказался заместителем командира и начальником учебной части школы. Он поинтересовался, что привело меня сюда, и я откровенно рассказал ему о направлении в психиатрическую больницу и о том, в связи с чем я его получил. Он не только вошел в мое положение, но сообщил также, что ему нужен знающий человек для преподавательского состава и что он берется уладить мое дело с начальством. На следующий день нужда являться в больницу отпала, я был зачислен в преподаватели офицерской школы связи и через несколько недель произведен в офицеры.,br> К этому периоду относится важное событие в моей жизни. Я влюбился в студентку стоматологического училища, и после романтичного ухаживания женился, сообщив телеграммой родителям о заключенном браке. К моему удивлению, возражений или укоров за то, что такой шаг совершен без совета с родителями, не последовало. Такое могло произойти только в военное время, когда жизнь вышла из нормального русла и условности отбрасываются. Даже в Муроме многое изменилось с началом войны, и в ответ на свою телеграмму я получил поздравления и подарки для жены. После свадьбы изменилась и МОЯ работа. В Санкт Петербург прибыла в это время французская комиссия по связи во главе с генералом Ферри. Миссия привезла с собой документацию и образцы новейшего оборудования, использующего высоковакууммые усилительные лампы. Мне поручалось ознакомиться с действием этих ламп и стать представителем приемки на русском филиале завода Маркони* в Санкт-Петербурге, где осваивался выпуск отечественного аналога таких ламп. Это дало мне возможность получить несколько таких ламп и собрать дома радиопередатчик и приемник.
Правда, впоследствии, с этим была связана для меня большая неприятность, о которой я расскажу позже. Для того, чтобы испытать радиопередатчик, я установил приемник на кухне и попросил своего нового помощника Костю считать в микрофон-один, два, три и т.д. Сам я в это время в другой комнате настраивал приемник. Константин, недавно мобилизованный деревенский парень, хотя и умел читать, не отличался грамотностью. Все мои попытки объяснить ему, как действует радио, были безрезультатными, он воспринимал это все как что-то колдовское. В то время как я настраивал приемник, Константин все больше уставал от однообразного счета; ему казалось, что я умышленно заставляю его заниматься ерундой.
*Завод РОБТиТ (русское общество беспроволочной телеграфии и телефонии)-прим. Перев.)
Работа с вакуумными лампами оказала влияние на мою дальнейшую жизнь, поскольку я был направлен на Русский завод Маркони, расположенный на окраине Санкт Петербурга и делавший радиооборудование для Русской армии. На заводе я встретил много интересных людей, включая директора завода д-ра С.М.Айзенштейна, двух очень крупных ученых д-ра Папалекси и д ра Манжельштама*. Персонал завода работал очень творчески и напряженно, чтобы удовлетворить потребность армии в радиоаппаратуре. У меня, как представителя военной приемки, не было оснований для конфликтов с руководством завода, и вскоре со многими сотрудниками я был в достаточно дружественных отношениях. Очень одаренным, хорошо образованным и отзывчивым человеком оказался доктор Айзенштейн. Мы обсуждали с ним разные перспективные идеи в области электроники, включая телевидение. Я сказал ему о своих исследованиях в этой области под руководством профессора Розинга и о том, что меня это по прежнему очень интересует. Было решено, что как только закончится авральная работа с военными заказами, я полностью перейду на его завод и создам группу по развитию электронного телевидения. Но этой нашей мечте не было суждено осуществиться.
* Н.Д. Папалекси и Л.И Манделъштам -впоследствии академики АН СР прим.переводчика

Революция 1917 года.
Вернувшись в Петроград в январе 1917 года я обнаружил, что обстановка здесь за время моего отсутствия коренным образом изменилась. Разруха, имевшая место в мирной жизни и прежде, теперь заметно усилилась. Если раньше всех волновало положение на фронте, сейчас никто не сомневался, что война проиграна. Ощущение расстройства, превалировавшие всего несколько месяцев назад, сменилась почти паникой. Каждый чувствовал приближение чего то неизведанного и опасного, неясно было лишь, когда и как это случится. Многие считали, что чем раньше произойдет неизбежное, тем лучше. Общим выражением стало: "что бы ни случилось, все будет лучше чем сейчас".
Тем не менее, когда наконец пришло то большое событие 17 февраля, его мало кто заметил, настолько тихо и неожиданно это было. Хотя необходимость происшедшего не вызывала сомнений, нельзя сказать, нельзя сказать, что все этого ожидали, можно добавить, что результат происшедших перемен превзошел все опасения и ожидания, даже тех, кто участвовал в подготовке событий.
В качестве переломного момента можно назвать демонстрацию на площади перед московским вокзалом, где лейтенант полиции приказал казакам разогнать толпу демонстрантов. Вместо этого один из казаков ударил полицейского офицера. Теперь уже революцию нельзя было остановить. Рабочие крупных заводов объявили забастовку и стали собираться в центре города. Два полка из отборных Петроградских частей арестовали офицеров и примкнули к демонстрантам. Все дальнейшее хорошо известно. Через несколько дней Царь Николай II отрекся от престола и власть перешла к Думе. Трудно описать эти первые дни революции. Город выглядел так, как будто начался праздник. Все вышли на улицу. Никто не работал. Повседневная жизнь остановилась, хотя жертв в эти первые дни было немного и газеты ликовали, называя происшедшее "Великой бескровной революцией", показываться на улице офицерам с офицерскими погонами было все таки очень опасно. Большинство офицеров спороло погоны, некоторые повязали на рукав красные повязки или вдели красные розетки в петлички лацканов. Все таки желание увидеть происходящее своими глазами толкало всех на улицу. На второй день революции и я уже шагал по коридорам думы. Поскольку теперь все считались равными, в первые дня ни от кого не требовали пропусков и разрешений. Несмотря на то, что Дума теперь была главным правительственным органом, любой мог войти в Таврический дворец, где она собиралась, и даже заглянуть в помещения, где проходили заседания правительства. В коридорах Таврического Дворца я встретился с другом своего отца профессором Гчукобым., членом думы и нового Временного Правительства. Он меня узнал и поинтересовался, служу ли я по-прежнему в войсках связи. Правительству требовалось быстро наладить радиосвязь Таврического дворца, в первую очередь с расположенным в устье Невы островом Кронштадт, где была опасность расправы матросов с комендантом крепости. Поскольку после возвращения мне пришлось проводить свободное время на русском заводе Маркиони, я сказал о возможности -использовать радиооборудование, которое, как я знал, было приготовлено для отправки на фронт. Я попросил его дать мне соответствующие официальные документы, и получив их, поспешил на завод, находившийся в конце города. В этот день уличный транспорт не работал и единственным средством передвижения оставались ноги, что заняло бы несколько часов. Мне удалось получить автомобиль, из тех, что в большом количестве стояли перед зданием дворца. Шофером того автомобиля был солдат по имени Лушин, работавший когда то у меня механиком. Мы поехали на завод, и его директор д р Айзенштейн, прочитав письмо с подписью министра, согласился выдать нам аппаратуру.
Труднее было доставить аппаратуру во дворец и найти операторов, которые могли бы ее обслуживать. Выход нашел Лушин, предложивший поехать в офицерское училище связи и набрать добровольцев. Прибыв в училище, мы застали там грандиозный митинг. Мне, как офицеру, нечего было и думать , чтобы вмешаться в митинг. Совсем другое дело было солдат Лушин. Не спрашивая разрешения, он выскочил на трибуну и обратился к толпе, состоящей из солдат. После того, как Лушин объявил о неотложнейшей задаче наладить радиосвязь в Таврическом Дворце, вызвалось множество добровольцев и возникла новая сложная задача отобрать из них наиболее квалифицированных. К концу дня радиостанция была смонтирована в саду Таврического Дворца, мы установили связь с Кронштадтом. Я доложил об этом министру и вскоре начались переговоры. Первые два дня я не уходил из Дворца, организуя работу станции. К концу третьего дня, передав очередные радиограммы секретариату министра, прошелся по зданию дворца. На одной из дверей была большая надпись "радиосвязь". За этой дверью я обнаружил большую комнату, за столами с очень важным и занятым видом восседали офицеры, солдаты, какие то девицы, по видимому секретари Я направился к капитану занимавшему самый большой стол, и спросил его, какое оборудование используется ими для связи. Он ответил, что они заняты подготовительной работой и надеются использовать большую радиостанцию в пригороде Петрограда, которая пока недоступна. Он явно заволновался, когда услышал, что в саду дворца стоит действующая радиостанция, возмутился, почему ему не доложили, и вообще, кто я такой? Узнав, что это было сделано по указанию министра и откуда взята аппаратура, он пришел в хорошее настроение и туг же назначил меня кем то вроде своего третьего секретаря.
Это новое назначение обязывало меня главным образом сидеть за столом, создавая общую видимость работы. Появилось сразу несколько новых начальников над станцией, не разрешавших мне даже подходить к ней. Вскоре после разговора с полковником М., оставшимся начальником училища связи, я вернулся на службу на русский завод Маркони. Однако, работа на заводе тоже начала разваливаться. Независимо от ого, куда вы приходили- в мастерские, конструкторское бюро, лабораторию, вас ждали продолжительные митинги, бесконечные резолюции и минимум дела. Город уже не мог вернуться к нормальной жизни. Демонстрации м парады проводились то по одному поводу, то по другому, а снабжение продуктами становилось все хуже с каждым днем. Около булочных и продуктовых магазинов выстраивались длинные очереди; молоко можно было купить лишь у крестьян- частников, главным образом из Финляндии. Вокруг каждого продавца разгорались часто настоящие схватки между желающими купить молоко.
Практически на каждом углу можно было найти оратора, чаще всего вернувшегося с фронта солдата, призывающего к свободе и посылающего "долой" все остальное. Около особняка знаменитой балерины Ксешинской стояла огромная толпа в ожидании Ленина, который занимал этот особняк и часто выходил к народу. Между тем дела на фронте становились все хуже. Немногие оставшиеся организованными части прикладывали героические усилия, пытаясь остановить немцев, наступавших уже на Петроград. Временное правительство спешно создавало новые части, в основном из офицеров и добровольцев, для защиты столицы. Мы жили среди невероятных слухов, не зная, что происходит на самом деле, поскольку газетной информации нельзя было доверять. Однажды я получил повестку немедленно явиться в революционный трибунал. Такое приглашение не сулило ничего хорошего; ходили слухи, что офицеры редко возвращаются после подобных вызовов. Тюрьма или даже высшая мера могли быть применены к тому, кто дослужился до высокого чина или стал объектом жалобы бывшего подчиненного.
Когда я прибыл в трибунал, расположенный в здании железнодорожного вокзала, меня привели в комнату полную народа, в основном солдат. За длинным столом, покрытым красной скатертью, сидели судьи- два солдата и один штатский, председательствующий судья спросил мое имя и я протянул ему повестку. Он порылся в лежавших перед ним бумагах, и наконец сказал, что я обвиняюсь моим бывшим подчиненным Товарищем Константином в бесчеловечном отношении к нему. Это звучало совершенно невероятно, поскольку Костя, толстый и ленивый, был наверное самым большим бездельником из всех подчиненных, которые мне встречались. Я избаловал его с самого начала, и теперь он окончательно обнаглел. Вскоре после революции он исчез, появлялся, разнося невероятные слухи, только в дни зарплаты. Не скрывая недоумения, я спросил судью, кто и в чем меня обвиняет, поскольку я не могу вспомнить случаев бесчеловечного отношения. Судья пригласил истца. Вышел Константин, краснев, он начал бубнить что то об издевательском отношении офицеров к бедным подчиненным. Судья прервал его и попросил сказать конкретно, в чем выражалось издевательство. Объяснение оказалось невероятным. Константин припомнил, что его часами заставляли говорить "в дырочку в коробочке", это он считал оскорблением с моей стороны. Стало ясно, что он имел в виду опыты с беспроволочным телефоном. я посмотрел на суровые лица судей и понял, что несмотря на абсурдные обвинения, они ему верят. Я попытался дать объяснение, чувствуя при этом, что оно звучит неубедительно. Неожиданно один из зрителей попросил слова и произнес целую речь, обращаясь как к судьям, так и к аудитории. Он назвал Костю малограмотным и сказал, что сам был бы горд помогать мне в таком важном деле, а не то что предъявлять бессмысленные обвинения, его речь сняла напряженную атмосферу, судьи пошептались, после чего председательствующий объявил дело закрытым. Я получил разрешение идти домой, так как обвинение не доказано. Затем повернувшись к Константину, судья добавил: "Ступай отсюда, и больше не показывайся ".
На следующей неделе Костя как ни в чем не бывало пришел в мой отдел за зарплатой и получил ее. Через некоторое время я встретил знакомого офицера, который предложил войти мне в новую часть, создаваемую при средствах тяжелой моторизованной артиллерии. Часть срочно готовилась для отправки на фронт и нуждалась в специалистах, знающих автомобили, машинные генераторы и радиооборудование. Он убедил меня и вскоре я отправился на окраину Петрограда принимать новую работу.

Т.А О.Н.
Часть, к которой я был теперь приписан, называлась Т.А О.Н. - - тяжелая артиллерия особого назначения. Ей были приданы тяжелые шестидюймовые орудия, часть была полностью моторизованной. Моей обязанностью было следить за механической частью оборудования, заниматься подготовкой шоферов, механиков и радиооператоров. Все солдаты и офицеры были добровольцами, благодаря этому мы были избавлены от гнетущей атмосферы подозрительности и вражды, характерной для регулярной армии в то время. Многие обязанности были для меня новыми, так что пришлось изучать механизмы не только пушек, но также тракторов и легковых автомобилей американского и французского производства. В обучении водителей мне помогал Лушин, который со мной перевелся в эту часть Тем не менее, у нас случались аварии, поломки оборудования и даже несчастные случаи. Одно из происшествий едва не закончилось для меня с Лушиным трагически. Как-то мы с ним поехали на железнодорожный склад получать новый французский автомобиль "Рено" открытого типа. Домой мы возвращались на этой машине, за рулем сидел Лушин. Перед нами тянулась вереница конных повозок. Увидев, что между повозками впереди образовалось свободное место, Лушин прибавил газу, чтобы проскочить туда и быстрее обогнать колонну. Он не знал, что транспорт остановился перед железнодорожной колеей, и когда мы приблизились к ней, увидели движущийся нас с большой скоростью паровоз. Лушин остановил автомобиль и попытался дать задний ход, но не учел, что "Рено" имеет отличную от других машин схему переключения передач. Вместо заднего хода он подал машину вперед. Я никогда не забуду следующий момент, он снился мне много раз. В результате мощного удара автомобиль был отброшен далеко в сторону, а мы оба оказались летящими по воздуху. Вместе с нами вылетели запасные колеса, создавая фантастическую картину как бы замедленного движения при их и нашем свободном полете. Удивительно, но когда я приземлился довольно далеко от места столкновения, оказалось, что если не считать отставшей подошвы одного из моих армейских ботинок и ссадины на ноге, я не пострадал. Мне помогли подбежавшие шоферы, однако когда мы стали искать Лушина, его нигде не было. Создавалось впечатление, что его накрыл перевернутый кузов искореженного автомобиля. Перевернув с большим трудом кузов, мы тем не менее никого там не обнаружили. В это время со стороны реки показалась группа солдат, тащившая кого-то с собой. Это был Лушин, весь мокрый, в сильном нервном шоке. Солдаты рассказали, как им удалось его вытащить из реки, когда Лушин уже погружался в воду. На теле Лушина тоже совершенно не было ран; приземлившись после столкновения, он вскочил и побежал, не понимая что делает, пока не оказался в воде, где его и выловили.
Нам повезло с командиром части очень компетентным и энергичным человеком. Так как времени на организационные и подготовительные дела было мало, он заставлял работать нас почти двенадцать часов в сутки. Мы совершали учебные марш броски, а позже он начал приучать нас к условиям, приближенные к боевым. Для того, чтобы мы точнее давали информацию о приземлении снарядов, он приказывал стрелять боевыми снарядами над головами наводчиков. После получения данных о перелете, дистанция сокращалась им вдвое. Второй разрыв снаряда оказывался близко настолько, насколько неточной была наша информация. После нескольких случаев испуга от близких разрывов мы стали аккуратными наблюдателями. К счастью учебные стрельбы прошли без несчастных случаев.
Наконец, подготовка была закончена и ли получили приказ передислоцироваться южнее. Далеко мы не продвинулись, остановившись вблизи Киева, поскольку линия фронта прерывалась, вернее отсутствовала. Украину оккупировали немцы, в Киеве правил гетман. Наша часть оказалась в сложном положении. Мы расположились на противоположном от Киева берегу Днепра в местечке Бровары. По ту сторону реки находились украинские войска гетмана и немцы. Слева от нас были казаки, не подчинявшиеся приказам из Москвы, справа частично демобилизованное воинство, не признававшее никого. Они склонялись к большевикам, но официально власть была в руках Думы и готовились выборы в парламент. Каждый день к нам заявлялись пропагандисты самого разного политического толка, собиравшие митинги и призывавшие кто к чему. Ничего не было известно наверняка, ждали безрезультатно хоть каких-нибудь приказов. У меня хлопот прибавилось с приездом жены, покинувшей Петроград, где было еще хуже.
Между тем обстановка осложнялась; все чаще возникали инциденты между служащими батареи и демобилизованными солдатами, желавшими захватить какой-нибудь транспорт для возвращения домой с удобствами. Пришлось укрепить батарею и выставить вооруженную охрану. Однажды пришло приглашение на митинг представителей частей, расположенных в данном районе. От батареи были выбраны я и еще один уполномоченный. Митинг оказался многолюдным, шумным и бесполезным. Армия была расколота на множество политических течений от монархистов до коммунистов. Хотя большинство партий поддерживало выборы, коммунисты уже выдвинули лозунг "Вся власть- советам" Митинг ничего не решил, и мы отправились поездом обратно. Станция была забита битком, и при посадке я потерял своего напарника. На каком то полустанке поезд был остановлен большой толпой демобилизованных солдат. Солдаты стали проникать вагоны, некоторые из них старались вывести из поезда и разоружить офицеров, возвращавшихся с митинга. Начались стычки, послышались выстрелы. Паровозной бригаде удалось двинуться дальше, однако проникшие в поезд солдаты продолжали переходить из вагона в вагон, разоружая и оскорбляя офицеров. Я находился в середине вагона, когда эти солдаты стали приближаться, я выскочил в открытое окно и, скатившись с откоса, влетел в мягкий мокрый кустарник. Уже смеркалось, и несколько выстрелов из окон не достигли цели. Я был в сильном возбуждении, но цел и невредим. Пять километров до части я прошел пешком.

Москва 1918 год.
Вскоре ситуация коренным образом изменилась, проснувшись однажды ночью от выстрелов, мы обнаружили, что окружены украинскими войсками. Не оказывая сопротивления, мы сложили оружие и отдали всю материальную часть с условием, что персонал с личным имуществом будет отпущен на все четыре стороны. Нам разрешили также использовать два грузовика, чтобы довезти людей и вещи до железнодорожной станции. Фактически мы была разоружены Украиной, т. к. находились на ее территории.
Я, уже одетый в штатское, вместе с женой поехал в Киев и некоторое время жил там. Обстановка однако была далеко не мирной. Ходили слухи, что идет контрнаступление и немцы собираются оставить Киев. Нужно было решить что делать дальше, и здесь наши мнения разошлись. Жена считала, что нужно уезжать с немцами, в принципе это было возможно, но мне хотелось вернуться в Петроград.
Дошло до разрыва, как мы думали, окончательного. Жена вскоре уехала в Берлин вместе с семьей к подруге, которую знала раньше. Мне с большим трудом удалось втиснуться в поезд, уходивший в Москву. Прибыв туда, я отправился на поиски своей сестры Марии, работавшей в городской больнице. От сестры я узнал, что моего отца уже месяц нет в живых. Для меня это было тяжелой новостью, не мешкая, я отправился в Муром. Ситуация в Муроме была гораздо хуже чем в больших городах, что по-видимому было характерно для большей часть страны в тот период. Власть в городе слишком быстро перешла от полиции и управы к советам, состоявшим в основном из рабочих местных фабрик и демобилизованных солдат. Эго не только привело к бесправному положению привелигированных прежде людей, но вообще нарушило жизнь всего города. Сначала жители не осознавали происшедших изменений, полагая, что эти беспорядки временные, и скоро все вернется на привычные круги.
Иллюстрацией того, что происходило с приходом большевиков к власти, может служить история одной семьи. Глава семейного клана был удачным купцом, филантропом, одно время городским головой Мурома. Незадолго до революции он умер, оставив большую семью. Через какое-то время старший сын напился и устроил дома шум. Когда такое случалось раньше, мать, если не могла навести порядок сама, вызывала шефа полиции. Тот прибывал при полной форме и орденах, выпивал по маленькой с возмутителем спокойствия и советовал ему отправляться спать. Не понимая, что изменились не только названия, но и порядки, мать для успокоения сына на этот раз вызвала комиссара. Прибыл комиссар, и когда пьяный начал пререкаться, застрелил его. Вскоре после этого дом был конфискован, семья разъехалась КТО Куда. Эту печальную историю мне рассказала одна из дочерей, когда я ее встретил в Муроме.
Наш большой дом тоже был реквизирован под музей естественных наук, матери и старшей дочери разрешили временно остаться в двух комнатах. Я старался как мог убедить их переехать в Москву, где им будет спокойнее, но заставить их уйти из родного дома было невозможно. Это оказалось роковой ошибкой. О том, что случилось потом, узнал спустя много лет. Мне рассказали, что моя тетя Мария была убита дома возлюбленным своей приемной дочери. Мотивом по видимому являлся грабеж, поскольку в доме было много икон, которые она собирала всю жизнь. Пострадали и другие родственники. Рассказывали, что отец моего кузена Ивана, большой любитель лошадей, ухаживавший за ними как за детьми, застрелился когда лошадей реквизировали.
Приехав в Москву, я узнал, что русский завод Маркони эвакуировался из Петрограда и находится теперь в Москве. Меня тепло встретил д р Айзенштейн, посетовавший, что работа на заводе еще не наладилась. Часть оборудования еще не прибыла, а то, что прибыло, не было установлено. В этот период правительственные учреждения переезжали из Петроград в Москву, поэтому железнодорожная линия была перегружена. В этой ситуации получит оборудование из Петроград оказалось невероятно трудно. Помочь не смог даже партийный комитет завода, активно вмешивавшийся во все, что только можно.
Бегство 1918-1919 гг.
Становилось очевидным, что в обозримом будущем невозможно ждать возвращения к нормальным условиям, в частности для научной работы. Я не находил себе места и мечтал вырваться из этого хаоса, чтобы хотя бы просто работать в лаборатории. Кроме того, мой статус демобилизованного оказался ненадежным, так как правительство издало декрет, по которому все бывшие офицеры обязывались явиться для мобилизации в Красную Армию. Между тем разгоралась гражданская война и я решил ни за что не участвовать в ней и выбираться за границу.
Не так просто определить противоречивые причины, приведшие меня к этому решению. Думая, впрочем, что они были схожи с резонами многих людей моего круга. Отношение к стране к новому режиму было существенно разным. Наиболее едиными и организованными сторонниками коммунистического правительства были рабочие заводов, может быть благодаря пропаганде идей социализма прежними поколениями интеллигентов, с чем я познакомился в студенческие годы. В прямой оппозиции к ним находились кадровые армейские офицеры и большая часть имущего класса, особенно те, кто потерял земельные владения и промышленные капиталы. Интеллигенты, которые были в меньшинстве, разделялись на десятки различных политических течений, начиная от полной поддержки до полного отрицания нового режима. Крестьяне являлись неуправляемой массой, с одной стороны они были рады захватить земли и имущество помещиков, однако их одолевали сомнения, кому все же принадлежит эта земля им или государству. Все это в то время мне еще не было ясно, но я не хотел участвовать в гражданской войне и, более того, хотел работать в лаборатории и развивать занимавшие меня идеи. Для этого нужно было уехать в страну, где это не было проблемой. Такой страной мне представлялась Америка. Выехать из России было непросто, поскольку на границе были приняты все меры, чтобы этому препятствовать. Лучшим способом выезда было получение необходимых личных документов и какого-нибудь приказа отправиться за рубеж. Наш радиозавод работал по военным заказам, поэтому послать инженера за границу официально было невозможно. Однако у меня были друзья в большой кооперативной организации, имевшей свои представительства в Америке и в сибирском городе Омске. Мне удалось получить от этих друзей приказ выехать туда для выполнения официального поручения. Большинство чиновников, кому приходилось предъявлять документы, были в тот период полуграмотными. Наибольшее впечатление на них производили яркие бланки учреждений и большие печати. Запасшись такими бумагами, я начал ГОТОВИТЬСЯ К отъезду. Хотя я принял все меры, чтобы мой выезд носил максимально легальный характер, время было такое, что заранее ни в чем нельзя было быть уверенным и сюрпризы поджидали вас на каждом шагу. Вас могли остановить на улице, подвергнуть обыску и, если задающий вопросы был чем-то неудовлетворен, не помогали даже безукоризненно оформленные документы. Патруль мог отвести вас в тюрьму, откуда освободить человека было очень трудно, если невозможно. Я проявлял максимум осторожности, и, несмотря на это, мой отъезд ускорился неожиданным и драматическим образом. Возвращаясь однажды домой из лаборатории я увидел, что вблизи меня остановился автомобиль, в шофере я узнал своего друга Лушина. Я пригласил его зайти ко мне, но он буквально втащил меня в машину и помчался в противоположном направлении. Оказалось, что он уже был на моем заводе, а теперь направился домой, чтобы найти меня. Работая в настоящее время шофером в милиции, Лушин случайно узнал, что выписан ордер на мой арест, как на бывшего офицера, не явившегося на объявленную регистрацию. Появляться там, где меня знали, было опасно, поэтому Лушин отвез меня на вокзал. Позвонив оттуда домой, я узнал, что кто-то уже приходил в нашу квартиру. Самое лучшее было уехать из Москвы. Я купил билет до Нижнего Новгорода, где нашей семье принадлежала пароходная контора. Конечно, ее уже национализировали, но наша фамилия в названии еще сохранилась. Добравшись до Нижнего, я обнаружил, что большинство прежних работников продолжают работать в конторе, правда совершив своеобразную рокировку; начальником конторы стал один из младших клерков. К счастью, мы были раньше дружны и я сразу направился к новому начальнику. Как старому приятелю он помог мне получить билет на пароход до Перми на реке Каме и ссудил деньгами в обмен на драгоценности, которые я захватил из дома.
В отличие от остального транспорта, корабль был достаточно чистым и комфортабельным с хорошим буфетом, так что недельное плавание по Каме до Перми оказалось приятным отдыхом. И вообще, чем больше мы удалялись от центральной части, тем более спокойной выглядела страна. Однако в Перми я узнал, что железная дорога до Омска находится в зоне боев и ехать дальше нельзя. Встретившиеся знакомые мне инженеры рассказали, что ситуация на железной дороге очень сложная. Бывшие пленные чехи из австрийских войск образовавшие как добровольцы чехословацкую дивизию, отказывались разоружиться по приказу нового правительства. Они заняли Казань и с боями двигались вдоль транссибирской железной дороги к Владивостоку, чтобы оттуда возвращаться в свою страну. Конечно, это нарушило железнодорожное сообщение. Удалось выяснить также, что на север поезда пока не ходят; мне посоветовали попробовать доехать до северного угольного района, а оттуда пароходом в Омск. Так я и сделал.
Без особого труда я добрался поездом до крупного угольного района "Надеждинские копи", где по совету проводника остался ночевать в вагоне поезда, так как здесь железнодорожная ветка кончалась. Неожиданно в вагоне появился военный патруль, потребовавший предъявить документы. Хотя мои бумаги были в порядке и я имел командировку в Омск, их не удовлетворило мое объяснение причин такого непрямого следования и мне предложили пройти в главный штаб. Это меня встревожило, знал, что в этой части страны местные власти решали все довольно независимо. К моему удивлению, в главном штабе распорядились, что бы меня проводили в гостиницу, где для меня был приготовлен номер. Несмотря на мои уверения, что это ошибка, так как я еду в Омск и не собирался здесь останавливаться, меня вежливо, но твердо заставили пойти в гостиницу. Здесь меня ожидал не только номер, но и несмотря на поздний час, прекрасный ужин. Мне не давал ПОКОЯ такой неожиданный прием, все же я решил дождаться утра, а пока хорошо выспаться. Утром в дверь постучались, и хозяйка подала мне завтрак. Она меня проинформировала, что приемная комиссия уже давно ждет меня, так как время уже не раннее. Я понял, что произошла ошибка и приемная комиссия считает меня за кого то другого. У меня не было ни малейшего желания играть чужую роль, это было опасно, и я решил откровенно сказать об ошибке. Так я и сделал, но затем уступил, когда комиссия стала уговаривать меня, как инженера из столицы, осмотреть их предприятие. На осмотр этого большого предприятия ушло несколько дней. В процессе осмотра я понял, что руководству предприятия важно произвести хорошее впечатление в Москве, чтобы получить требуемые на текущие расходы деньги. Они ожидали комиссию из Москвы, которая должна была установить очередность фондов и материалов на предприятиях Урала, и по ошибке приняли меня за ее представителя. После некоторых дебатов я согласился поставить свою подпись под актом, а они внесли мои замечания о плохом состоянии ряда металлургических печей и оборудования. После этого я попытался получить от них помощь, чтобы добраться до Омска. В этом однако мне не помогли, предложив вернуться по той же дороге и с пересадкой доехать до Екатеринбурга. С большим трудом, благодаря помощи случайно встретившегося товарища по институту, я добрался до Екатеринбурга. Город был на военном положении в связи с тем, что вдоль железной дороги к нему приближались чехи. Военный патруль на станции не удовлетворили мои документы, и я был доставлен под конвоем в гостиницу, охраняемую как тюрьму. Здесь содержались подозреваемые в принадлежности к чехословацким частям или бывшие офицеры. Вместе с большой группой разного народа я пробыл под арестом несколько дней, после чего мы узнали от охранника о том, что царь Николай II, находившийся под арестом в том же городе, но в другом здании, расстрелян вместе со всей семьей. Что и говорить, это вызвало панику среди заключенных.
Вновь прибывшие пленники приносили новые слухи, касавшиеся главным образом приближения и намерений чехословацких войск. С улицы стали доноситься выстрелы, потом кто-то сообщил, что чехи уже в городе и наша охрана разбегается. В одну минуту мы выломали двери и пройдя несколько улиц, натолкнулись на чехословацкий патруль. Они обыскали меня, но узнав, что я бежал из политической тюрьмы подобрели и попросили провести их по городу. Когда патруль вернулся в свою часть, они взяли меня с собой и накормили. Один из сержантов, с которым мы объяснялись на немецком языке, сказал мне что до войны он работал механиком на заводе Шкода. Я назвал своего товарища по институту, который после окончания работал на Шкоде. Оказалось, что сержант о нем слышал. Это способствовало установлению своего рода дружеских контактов, благодаря чему мне было разрешено доехать на их поезде до Омска. В Омске власть принадлежала Временному Сибирскому правительству, враждебному коммунистам. С этим правительством у чехов было соглашение, позволявшее проследовать им до Владивостока.
По прибытии в Омск я отыскал контору кооператива, от которого у меня были документы, и встретил там теплый прием. Руководство конторы поддерживало идею получения технической информации в Америке и хотело помочь мне туда отправиться. Однако, Омск был отрезан со всех сторон, кроме севера, воюющими группировками, и нужно было ждать, когда положение улучшится. Меня познакомили с профессором теологии из Петрограда И. Толмачевым, который как и я пытался выехать за границу. Профессор собирался уезжать из страны северным маршрутом по рекам Иртыш, Обь и далее через Северный Ледовитый океан. У него было много друзей в правительстве и кооперативе, оказывающих помощь в подготовке путешествия, было предложено, если я пожелаю, присоединиться к арктической экспедиции. Так я стал участником арктической экспедиции. Для путешествия мы могли использовать небольшое речное судно, принадлежавшее кооперативу, на котором мы должны были доехать до города Обдорска (не Салехарда) в устье и Обь. Дальнейшее передвижение зависело от местного руководства Меня информировала также, что Омск нуждается в средствах радиосвязи. Поэтому мне как радиоспециалисту местное правительство поручило обратиться в русские посольства в Копенгагене и Лондоне, а если нужно, то и в Америке, с просьбой помочь приобрести нужное радиооборудование и доставить его в Омск. В конце июля 1918 года наше судно покинуло Омск и направилось в сторону Северного ледовитого океана.
Эта поездка предоставила мне уникальную возможность увидеть эту интересную часть страны. Обь является одной из крупнейших рек в мире. Во время нашего путешествия, за исключением нескольких городов, она была почти не заселена. В основном, ее берега были покрыты непроходимой тайгой. В деревнях, куда мы заходили, о революции знали лишь понаслышке, а иногда вообще ничего не ведали о происходящем. Наконец, после месячного плавания вниз по Оби, мы достигли
Обдорска (Салехард). Здесь мы провели несколько дней, готовясь к продолжению плавания вокруг полуострова Ямал (около 500 миль к южной оконечности острова Вайгач.
В конце пути мы добрались до радиостанции, находившейся между островами Вайгач и Новая Земля и построенной для того, чтобы сообщать о ледовой обстановке в этой части океана. На станции жили два оператора и семья эскимосов. Все с нетерпением ждали прихода ледокола, который должен был доставить других операторов на смену и запасы продовольствия из Архангельска. Ледокол был уже несколько недель в пути, но вот уже несколько дней как с ним была потеряна связь. Возникло опасение, что он вообще не придет, так как ледовая обстановка была тяжелой, а обычно навигация заканчивалась первого сентября, то есть как раз когда мы высадились. Ситуация осложнялась тем, что капитан судна на котором мы приплыли, торопился лечь на обратный курс до зимних заморозков. Без него в случае, если не придет ледокол. Мы могли выбраться только с эскимосами.
Наконец, капитан предупредил нас, что он уходит на следующее утро. Мы были в полном отчаянии, но к счастью ночью услышали сирену и судовой колокол, а утром увидели ледокол "Саламбола из Архангельска, подплывающий к нам. Еще одним сюрпризом было присутствие на корабле группы французских специалистов и оборудования для радиостанции Омска.
После непродолжительной разгрузки и перемещения французской группы на корабль до Обдорска, мы разместились на "Саламболе" и начали следующую часть путешествия до Архангельска.
Плавание по Арктическому Океану не бывает никогда спокойным, но ощущения от той поездки были для меня самыми тяжелыми, какие я когда нибудь испытывал. Начать с того, что небольшие ледоколы типа "Саламболы имеют округлый профиль днища, из за чего непрерывно качаются даже в тихую погоду. Во время нашего путешествия погода менялась от ветреной до штормовой, у меня сразу началась морская болезнь, не отпускавшая до конца плавания.
Мы прибыли в Архангельск, когда его оккупировали французские, английские и американские войска. Все посольства переехали сюда из Петрограда, как только большевики захватили власть, а немецкие войска двинулись к столице России.
Согласно предписанию, полученному мной в Омске, сначала я должен был ехать в Лондон. Я обратился в Британское посольство за визой, но получил отказ на том основании, что сибирское правительство ими не было признано. Послом США в России был в то время д р Д.Р. Франсис. Он встретил меня любезно и забросал вопросами о Сибири. Я еще несколько раз приходил к нему, рассказав все, что я знал об этом крае. В конце концов он выдал мне визу в США, запросив транзитное разрешение в Британском посольстве. Затем я решил отправиться в Копенгаген, поскольку американская виза давала право проезжать через этот город. Плавание по Норвежским фиордам, сначала в Христианию (ныне Осло) потом в Копенгаген было исключительно приятным.
Копенгаген контрастировал со всеми городами, которые я видел прежде, своей чистотой и аккуратностью. Во время моего пребывания там, было первое перемирие, которое как позже выяснилось, было преждевременным. Город преобразился, казалось все вышли на улицу, чтобы петь, танцевать, пить. Когда наступил окончательный мир, я был в Лондоне, где снова участвовал в праздновании. Здесь я провел почти месяц, пока оформил все, что необходимо для поездки в США. За это время я неоднократно получал приглашения встретиться с русскими эмигрантами, находящимися в Лондоне. Я рассказывал им все, что знал, о положении в России, однако заметил, что нередко огорчал при этом тех соотечественников, которые что называется не распаковывали чемоданы в ожидании краха революции и возвращения домой. Все, что не соответствовало этим надеждам, их раздражало; некоторые даже не верили в правдоподобность совершенного мной путешествия. Иногда бывает трудно убедить слушателей, что ты не искал этих приключений, а попал в них в результате нагромождения обстоятельств. Удачей является уже то, что ты остался жив и можешь об этом рассказывать.
Наконец настал день отъезда, и я поднялся на борт Мавритании, отплывавшей в США. Я впервые попал на океанский лайнер и был восхищен роскошью обстановки, рестораном, где огромное меню предоставляло выбор самых экзотических блюд. Все это было так непохоже на мою спартанскую жизнь во время войны и путешествия. Мы пересекли Атлантический океан без особых приключений, так что перед новым 1919 годом я увидел статую Свободы м американский берег. Вскоре после прибытия я нашел офис кооперативной организации, которой я был обязан командировкой и поездкой. Здесь я работал в течение нескольких месяцев, за это время была установлена связь с Омском.
Весной от Сибирского правительства поступило распоряжение, чтобы я вернулся в Омск. Они нуждались в радиоспециалисте, кроме того я должен был привезти с собой некоторые детали радиоаппаратуры. Я продолжал оставаться в неопределенной ситуации. Все это время мне приходилось ездить и жить в Нью Йорке за счет денег, которые я привез из Нижнего Новгорода. Конечно, их не могло хватить надолго, и нужно было думать о будущем. Найти работу по моей профессии без знания английского языка было практически невозможно. Представительство кооператива не имело возможности мне платить зарплату, поскольку их ресурсы были ограниченными, а ожидать дополнительного финансирования из Сибири тоже не приходилось. Поэтому они непрочь были избавиться от меня, выплатив требуемую сумму на обратный проезд. Сообщив по радио в Омск дату моего выезда я получил еще несколько заданий, тяжело нагруженный, отправился к западному побережью. Дорога назад по маршруту Сиэтл-Искогама-Владивосток, далее по сибирской железнодорожной магистрали через Харбин до Омска, заняла около шести недель. После комфортабельного путешествия на американских поездах и японском судне я высадился во Владивостоке оккупированном в тот момент союзниками. К моим документам отнеслись с уважением, но предупредили, что ехать по железной дороге через Хабаровск или Харбин небезопасно. Оба города были заняты практически независимыми наместниками: Хабаровск - генералом Хорватом, а Харбин Семеновым. Последний вел себя как большой военный начальник, считающий сибирскую железнодорожную магистраль важным для себя стратегическим пунктом. По дороге в Омск я неоднократно подвергался обыску, часть вещей была при этом конфискована. Добравшись до Омска, я узнал о произошедших здесь изменениях. На смену сибирскому правительству пришел адмирал Колчак, по всей стране шла гражданская война. Сражения между белыми и красными происходили на нескольких фронтах, успех был попеременным. Хотя в целом восточная часть страны была под контролем правительства Колчака, здесь были еще несколько атаманов, практически не признававшие ничьей власти и творившие все, что заблагорассудится. Большие районы переходили из рук в руки, население не знало, от кого ждать каких неприятностей. Хаос становился все больше, и я принял решение вернуться в Соединенные Штаты, на этот раз совсем.
Тем временем министерство транспорта начало организовывать вывоз из за границы, в том числе из США, товаров, закупленных для Омска. Я получил предложение участвовать в этой деятельности применительно к Америке, что удачно совпало с моими планами, и дал согласие заниматься этой работой не менее одного года, но не более двух лет. Так я снова отправился в Нью-Йорк, на этот раз как уполномоченный правительства, имея на руках рекомендательные письма в различные русские организации в США. В Омске я уже получил известность как человек, удачно совершивший путешествие в США через Северный Ледовитый океан. Зная это, кооперативы и другие организации нагрузили меня поручениями, различные люди -частными письмами и запросами о пропавших родственниках и наконец Русская православная Церковь обратилась с просьбой передать главе русской церкви в США банку Мирры- освещенного масла, используемого в церковной службе. На этот раз я воспользовался маршрутом, по которому ехал из Нью-Йорка. Добравшись поездом до Владивостока, я переплыл на небольшом корабле в Цуругу, а оттуда по японской железной дороге до Токио хамы недалеко от Токио. Мне пришлось ждать визы и билета на пароход почти месяц, и я использовал это время, познакомиться со страной. Мне удалось встретить японского джентльмена, знавшего русский язык, который стал для меня прекрасным гидом в поездке по Японии. Когда я вновь посетил Японию спустя почти сорок лет, это уже была совсем другая страна. В своем первом путешествии я увидел настоящую Японию, какой она была может быть многие сотни лет назад. Последние несколько дней я провел в Мияноште, которая осталась в моей памяти как одно из самых прекрасных мест, которые я когда-либо видел.
Наконец пришел день отъезда и я отплыл на японском судне, которое по дороге остановилось на один день в Гонолулу. я взял такси, чтобы осмотреть красивый остров, который к настоящему времени тоже сильно изменился. По дороге я увидел продающиеся ананасы и остановил машину, чтобы купить несколько штук. Не зная языка, я протянул продавцу долларовую бумажку, а сам пошел сделать несколько снимков. Вернувшись к машине, я с трудом втиснулся на сиденье: все было завалено ананасами общей стоимостью один доллар.
Заключительную часть поездки от Сан Франциско до Нью Йорка я совершил на поезде. На этот раз я твердо решил остаться в этом городе. За прошедшие восемнадцать месяцев на пути из Москвы до Нью-Йорка мне пришлось почти дважды обогнуть земной шар.

1919 год
Прибыв в Нью Йорк в 1919 году, я вскоре узнал, что правительство Колчака пало и я тем самым лишился своего официального статуса. Тем менее в Вашингтоне по прежнему находилось старое русское посольство, не признававшее правительство коммунистов. Я представился профессору Бахметьеву, который предложил мне работу в Русской Закупочной Комиссии, имевшей офис в Нью-Йорке. Испытывая нужду в средствах, я согласился, однако скоро обнаружил, что в комиссии нет работы по моей специальности. Мне пришлось устроиться работать в бухгалтерии в качестве оператора механических счетных машин. Одновременно я начал учить английский язык и подыскивать инженерную работу в промышленности. Сняв квартиру в меблированном доме в Бруклине, я вскоре нашел много новых друзей, главным образом из числа тех, кто работал в Комиссии. Во время поездок за границу и в США я не прекращал попыток выяснить местоположение своей жены; наконец через несколько месяцев после приезда в Нью Йорк через посольские каналы я узнал ее берлинский адрес. Пришлось занять денег, чтобы оплатить ее поездку, и в один прекрасный день мы были снова вместе. Нам удалось снять домик и на какое то время жизнь оказалась вполне устроенной.
В результате поисков работы по профессии я наконец получил приглашение приехать в Питтсбург (шт.Пенсильвания) для собеседования о возможности занятия вакансии в исследовательской лаборатории фирмы Вестингауз. Лаборатория произвела на меня такое впечатление, что я не раздумывая принял предложение, не обращая внимание на тот факт, что предлагаемая зарплата вдвое ниже той, что я получал в Комиссии. По возвращении меня ждал шквал критики со стороны друзей, считавших глупостью ехать на новое место за неопределенной работой и жалкой зарплатой. Переезд осложнялся и беременностью жены. Тем не менее, я не отступал от решения работать в промышленности, где надеялся найти большие перспективы в профессиональном отношении. Сразу после рождения дочери Нины мы двинулись в Питтсбург.
Питтсбург существенно отличался от Нью-Йорка. Жизнь здесь была не такой дорогой, и мы смогли снять хорошее жилье. Меня сразу захватила работа в лаборатории. Я был включен в группу, разрабатывающую приемно-усилительную радиолампу для приемников, которые бы могли принимать передачи недавно построенной радиостанции КДКА. Я много работал, иногда задерживаясь в лаборатории до утра. Я начал замечать, что приношу пользу группе, и мне это было приятно. Занимаясь технологией изготовления катодов для радиоламп, я сконструировал и довел до изготовления полуавтоматическую установку для нанесения бариевой пленки на платиновую нить. Это значительно ускорило процесс изготовления катодов и повысило их качество. В процессе работы у меня появилось много идей по совершенствованию радиоламп. Это потребовало кроме всего прочего оформления заявок на получение патентов, что было тогда для меня совершенно незнакомым делом.
Я был настолько поглощен работой, что не заметил, как прошел год. При поступлении на работу мне было сказано, что через год я должен получить повышение, если работа пойдет успешно. Я чувствовал, что значительно перевыполнил поставленные задачи и не сомневался в повышении. Однако вместо этого все сотрудники получили уведомление о десятипроцентном снижении зарплаты в связи финансовыми трудностями компании. Это было настолько неожиданным и разочаровывающим, что я туг же уволился и через месяц нашел работа в Канзас Сити, шт. Миссури. Я согласился на новую службу в результате переписки, ничего не зная о фирме и содержании работы: главным фактором было то, что зарплата почти вдвое превышала ту, что я получал на Вестингаузе. По приезду в Канзас Сити выяснилось, что мне предстояло на экспериментальной установке продемонстрировать ускорение очистки масла в результате воздействия токами высокой частоты на процесс крекинга. Хотя до этого я почти ничего не знал о процессах очистки масла, мне удалось собрать установку и провести эксперимент. Результаты эксперимента свидетельствовали о полностью противоположном эффекте, чем тот, на который рассчитывал директор лаборатории. Это было большим шоком и привело к закрытию лаборатории.
К тому времени пришло известие о происшедших изменениях на Вестингаузе, и вскоре я получил предложение вернуться на эту фирму. Я послал ответ, что вернусь при условии более высокой зарплаты и заключения контракта на несколько лет. Мои условия были приняты, и стали готовиться к возвращению в Питтсбург. Было решено, что я поеду один на машине в Питтсбург, а семья останется в Канзас Сити, пока я не подыщу подходящий дом. В то время еще не было хороших шоссе, и часть пути от Канзас Сити до Сент Луиса нужно было ехать по грязной дороге. Я сбился с пути и когда начало темнеть, подъехал к какой то ферме узнать дорогу. Сначала на мой стук в ворота никто не отвечал потом мне предложили убраться, пригрозив выпустить собак. Это меня огорчило, я ругнулся по-русски, и ворота открылись. Хозяин фермы переспросил меня, что я сказал, и после того сам заговорил по-русски. Узнав, что я уехал из России всего два года назад, он уговорил меня зайти в дом, разбудил жену, и мы проговорили всю ночь. Оказалось, что он эмигрировал в США из России вместе с родители еще мальчиком. Теперь он зажиточный фермер, имеет несколько сот акров земли и хорошие пристройки. Отпустили меня с большим трудом на следующий день после сверхобильного угощения.
Я вернулся в Вестингауз в новом качестве и новый директор С. М. Кинтвер спросил меня, над какой проблемой я бы желал работать. Естественно я предложил телевидение и получил одобрение. Снова я с головой погрузился в работу. Через несколько месяцев, работая практически один, я собрал полностью электронную телевизионную систему. Я был ужасно горд результатом и провел много времени в библиотеке, стараясь найти подходящее название для системы. Электронную пердающую трубку я назвал "Иконоскоп", от греческих слов "Икон"-картина и "Скоп"-видеть. Приемная трубка была названа мною "Кинескоп" , "Кинео" двигаться. На Кинтнера работа системы произвела большое впечатление; она свидетельствовала об осуществимости электронного телевидения. Хотя качество передаваемого изображения на первых порах было плохим, можно было не сомневаться, что продолжение работы позволит его улучшить. Для дальнейшего совершенствования системы нужна была прочная финансовая поддержка. Поэтому мы решили показать мою установку Генеральному директору компании Вестингауз Дэвису. Я никогда не забуду этот день. Начать с того, что пробуя разные режимы, я сжег конденсатор всю ночь восстанавливал схему. Тем не менее, утром, когда Дэвис прибыл вместе с начальником патентного отдела Шерером и Кинтнером, все работало. Я смог продемонстрировать синхронную передачу изображения без применения механических средств. Однако, на большого босса это совсем не произвело впечатления. Он задал мне несколько вопросов, главным образом интересуясь, сколько времени я потратил на монтаж установки, после чего удалился. Как я позже узнал, он посоветовал Кинтнеру занять этого парня чем-нибудь более полезным.
Для меня это был большой удар. Чтобы смягчить неудачу Кинтнер предложил мне оформит заявку на патент и перейти к другой работе, обещающей для Вестингауза более быстрые результаты. Такой темой стала запись звука для кино, поскольку я уже имел опыт работы с фотоэлементами. В этот период отделение физики Питтсбургского университета предложило лаборатории Вестингауз выдвигать авторов оригинальных работ для прохождения специальных курсов и получения ученой степени в области физики. Я соответствовал предъявляемым требованиям и после двухгодичного посещения вечернего семинара, получил в 1926 году докторскую степень за работу в области фотоэлементов.
К этому времени наше финансовое положение значительно укрепилось и мы смогли купить небольшой дом в пригороде Питтсбурга и новый автомобиль. Родилась вторая дочка, Елена, мы наняли молодую девушку помогать жене. У нас было теперь много друзей, мы чувствовали, что вошли в жизнь общества.
Среди наших лучших друзей была семья полковника Муромцева, которого я знал еще по Санкт-Петербургу и позже в Нью Йорке. Он тоже пришел в исследовательскую лабораторию Вестингауз и вскоре стал признанным специалистом по радиоприборам. Другой семьей, с которой мы дружили с тех пор, были д-р Слепян и его жена. Он пользовался большим авторитетом как ученый в компании Вестингауз и был известен во всем мире по его работам в области прикладной математики. В этот период в Вестингаузе работала большая группа русских эмигрантов. Некоторые из них пользовались в научном мире широкой известностью, например профессор Степан Тимошенко, специалист по сопротивлению материалов, чьи книги переведены на многие языки...
В питтсбургском периоде жизни I924 год запомнился по целому ряду причин. В том году я получил после пяти лет пребывания в США американское гражданство, что было немаловажным для человека, оказавшегося за пределами родины. После разочаровывавшего показа электронного телевидения я старался в повседневной работе придерживаться направлений, входящих в сферу интересов компании Вестингауз. Приходилось прибегать к своего рода маневрам. К тому времени я уже понял, что пока техническая разработка не достигла той стадии, когда за нее хватаются инвесторы, работу над плодотворной научной идеей нужно камуфлировать. Ваша собственная убежденность в эффективности для других ничего не значит.
Проделанная работа в области телевидения убедила меня в большой роли фотоэлектрического эффекта для практически применимого преобразования света в электрическую энергию. Мне удалось разработать новый фотоэлектрический преобразователь с высокими характеристиками. Эти преобразователи позволили мне, в частности, создать высокоскоростное телефаксное устройство нового типа для воспроизведения с большой скоростью текстов и изображений на специальной бумаге. Я начал публиковать некоторые из своих работ в научных журналах. Это способствовало большей независимости в выборе тематики для работы моей группы, которая начала превращаться в лабораторию. Естественно, мой выбор все больше сосредотачивался на телевидении. Электронная телевизионная система нуждалась в первую очередь в хорошем иконоскопе электронном преобразователе светового изображения в электрические сигналы. Для этого необходимо было разработать более совершенную технологию получения фотоэлектрической мозаики, и нам удалось это сделать. Интересно, что в наших поисках способа получения однородной мозаики нам помогла сама природа: оказалось, что равнораспределенные мелкие металлические шарики на изоляторе получаются при испарении серебра на слюду. Это было заключительным звеном в создании современного электронного телевидения. Иконоскопы, сделанные по такой технологии, на заре телевидения работали в течение нескольких лет.
Родилось новое телевидение, однако будущее младенца было неясным. Поэтому я с энтузиазмом воспринял предложение Кинтнера поехать в Нью йорк, чтобы встретиться с ректором вновь созданной
Радиокорпорации Америки (РСА) Давидом Сарновым. О результатах этой встречи уже было много написано в проекте. В Д. Сарнове я нашел еще одного фанатика телевидения, ЯСНО представляющего как использовать телевидение когда оно будет достаточно совершенным. Как я написал в своей книге о телевидении, я мечтал использовать телевидение главным образом для расширения возможностей нашего зрения, чтобы увидеть например такие недоступные места как поверхность луны или дно океана. Спустя много лет стал свидетелем осуществления этой мечты. Сарнов рассматривал телевидение как логическое продолжение радиовещания, которое к тому времени уже было коммерчески выгодным делом. Сарнов попросил меня оценить, какие капиталовложения необходимы для развития этой системы. Я предположил, что для разработки потребуются примерно два года и около ста тысяч долларов. Это конечно было слишком оптимистично. Сарнов позже заявил, что Радиокорпорация Америки должна была затратить миллионы, прежде чем телевидение достигло коммерческого успеха. Разговор с Сарновым оказался поворотной точкой в развитии телевидения. Лаборатория получила помощь и начала работать значительно эффективнее.
В тот период я был командирован Вестингаузом за границу для посещения некоторых лабораторий. Так я вновь попал в Париж, где встретился о профессором Ланжевеном, а также посетил лабораторию м-ль Кюри.
Дружеские отношения завязались у меня в ту поездку с д ром Хольвеком, наши контакты потом не прерывались до его трагической гибели в оккупированном Париже во время Второй мировой войны.
По возвращении я узнал, что в результате деятельности антитрестовской комиссии все работы по связи передаются Вестингаузом и Дженерал Электрик в Радиокорпорацию Америки. Мне пришлось решать, оставаться в Вестингаузе и работать по другой проблеме, или переходить в РСА и менять местожительство на Камден, шт.Нью Джерси. Продолжение работы значило для меня так много, что я пошел на хлопоты, связанные с продажей дома и переездом в новое место. К счастью, вместе со мной поехало и большинство инженеров из моей группы.
Интерес к телевидению быстро рос и за рубежом; к нам приезжало все больше визитеров, интересующихся нашей. техникой. Скоро мы узнали, что система, аналогичная нашей, но с меньшим числом строк, создана в Англии. В конце концов, во всем мире была принята наша система. В этот период я получил приглашение из Москвы прочитать несколько лекций по телевидению в России, с которой США незадолго перд этим установили дипломатические отношения. Это приглашение посетить после семнадцати лет разлуки страну, где я родился, было разительным контрастом с бегством оттуда, которое я уже описал.
Еще до приглашения прочитать лекции, я уже получал предложение вернуться в СССР на выгодных условиях и с заверениями, что мое прошлое известно, но никаких инкриминаций в отношении меня быть не может. На это предложение я сразу ответил отказом, объяснив, что уже осел в сША. Принял гражданство и не собираюсь менять свой уклад жизни. Прочесть лекции по телевидению было другое дело. Я знал из литературы, что к телевидению в СССР был большой интерес и был непрочь ознакомится со всем этим лично. Конечно был риск оказаться задержанным, об этом предупреждали меня домашние и друзья, убеждая не принимать приглашение.
Я решил посоветоваться с м-ром Д.Сарновым сразу как с руководителем РСА и просто человеком. С точки зрения интересов компании он был за поездку, поскольку этот визит мог принести расширение бизнеса. В личном плане он считал, что решение я должен принимать сам. Сарнов же не видел больших поводов для опасений невозвращения, так как моя виза была в обоих направлениях. Госдепартамент тоже не имел возражений, но предупредил, что защита граждан США не распространяется на лиц, возвращающихся в страну их происхождения. Все это нужно было взвесить, и, несмотря на возражения друзей, я принял предложение. СССР 1933 год.
В СССР я приехал поездом из Берлина, на границе меня встретил инженер Е. из треста Связи, сопровождающий меня затем на протяжении всего визита. Мне вручили продовольственные карточки и рубли; мои доллары так же как и фотоаппарат были зарегистрированы в моем паспорте. Я был также предупрежден письменной инструкцией о запрете на фотографирование. Мой сопровождающий был особенно предупредителен в напоминаниях о необходимости соблюдать все предписания. Первый город, в котором я остановился, был Ленинград, тот город я прежде хорошо знал, правда, под двумя другими названиями; здесь сейчас жили две мои сестры. Еще оформляя мои документы в советском посольстве в Нью-Йорке, я получил официальное разрешение посетить их, а также моего брата в Тбилиси. Первым родственником, который приветствовал меня на вокзале, был муж моей сестры Дмитрий Васильевич Наливкин, профессор Горного института, которого я знал еще до отъезда за границу.
Первое впечатление от Ленинграда было, что за прошедшие семнадцать лет он совсем не изменился, лишь наполнился людьми деревенского вида. В мои студенческие годы это был город, где люди одевались наиболее модно, улицы были заполнены народом, хорошими экипажами, потом автомобилями. Теперь я увидел мало повозок, автомобилей почти не было, по улицам ходили бедно одетые люди. Я отметил, что если раньше соблюдался порядок и пешеходы ходили по тротуарам, а лошади двигались по мостовой, теперь все смешалось вместе, производя впечатление народного гуляния. Меня поселили в гостинице Астория, который был одним из лучших отелей города, в нем обычно останавливался мой отец. Впечатление д. в. Налвкин, впоследствии академик АН СССР (прк.перев.) было схожим: снаружи ничего не изменилось, внутри- убогость. Впрочем, мне предоставили фешенебельный номер из трех комнат в довольно хорошем состоянии с большой ванной комнатой и работающей сантехникой. Позже я убедился, что так бывало нечасто в гостиничных ванных комнатах того времени. Что удивило меня больше всего, это несколько хороших картин на стенах и фарфоровые статуэтки на шифоньерах. Потом я уяснил, что эти принадлежности держат специально для уважаемых гостей из за границы.
После завтрака мой сопровождающий и еще два инженера познакомили меня с программой визита. Программа оказалась продуманной, она содержала много лекций, несколько посещений лабораторий и официальных ужинов. Я обнаружил, что являюсь гостем радиопромышленности и, стало быть, правительства, а не университетов, как я предполагал. Этим объяснялся уровень приема. Я согласился выступать по-русски, хотя сначала испытывал трудности, поскольку новые области электроники и телевидения требовали новых слов, которых я никогда не знал на русском языке. Затем я нашел, что слушатели хорошо понимают, если я использую английские слова с русской грамматикой. Аудитория проявляла большой интерес к докладу, и ответы на вопросы часто занимали больше времени, чем сами лекции.
Несколько лабораторий, которые я посетил, не произвели на меня впечатления. Они располагались как правило в старых зданиях, были плохо оснащены, что контрастировало с новыми хорошо оборудованными лабораториями в США. Тем не менее, я увидел много оригинальных экспериментов с новыми для меня результатами.
Конечно я спросил о профессоре Розинге. Большая часть тех, кого я спрашивал, никогда о нем не слышали. Наконец мне сказали, что он был арестован во время революции, сослан в Архангельск, и вскоре умер.
На лекции в Политехническом институте я к своему удивлению встретил своего друга П . Л Капицу, с которым был давно знаком, посещал его лабораторию в Кембридже. Он был вместе с профессором А Ф Иоффе, чьи лекции я слушал студентом. Я спросил Капицу когда он возвращается в Кембридж, поскольку собирался заехать к нему на обратном пути. К моему удивлению он никак не ответил на мой вопрос. Позже я узнал, что ему не разрешили вернуться и оставили в СССР, назначив на должность директора Института физических проблем в Москве. Мне сообщили это после возвращения в Соединенные Штаты, при другом варианте я не был бы в такой уверенности относительно своего возвращения. Неделя пребывания в Ленинграде пролетела быстро и вскоре я ехал на достаточно комфортабельном поезде Красная Стрела в Москву. Здесь моя программа как бы повторилась. Я читал лекции практически каждый день, ходил по вечерам в театр, разыскал и посетил некоторых родственников.
При посещении спектакля Московского Художественного театра "Дни Турбиных" со мной произошел удивительный случай. Я был в театре с руководителем Треста связи и несколькими инженерами, которых я уже встречал в лабораториях. Мы сидели на первом ряду, игравший одну из главных ролей артист Качалов был так близко, что создавалась иллюзия общения с ним. Я сидел между руководителем треста и человеком, лицо которого мне как будто было знакомо, но кто он и где я его видел, не мог вспомнить. Во время перерыва я спросил его, из каких он краев и чем занимается. Когда он ответил, что приехал из Екатеринбурга, я неожиданно узнал в нем следователя из тюрьмы, в которой я там побывал. Я уверен, чТ0 он меня не узнал, иначе это смутило бы нас обоих. Тем не менее, я расстроился, и подавленно слушал звучащий на сцене монолог об интеллигентской мягкотелости. На меня напало чувство страха и желание бежать. Сейчас спустя тридцать лет, мне смешно об этом вспоминать, но тогда мне было не до смеха. Из Москвы меня доставали самолетом в Харьков, Киев и наконец Тбилиси. Впечатления об их городах не были такими яркими, наверное потому что я не знал их прежде так хорошо как Санкт Петербург. Гражданская авиация была к тому времени еще в процессе становления, взлетные полосы как правило представляли собой землю, покрытую травой, а аэропорты обеспечивали минимум услуг. Помню, что при посадке на одном из промежуточных аэродромов пилоту мешали несколько свиней на посадочной полосе, так что пришлось сделать несколько заходов прежде чем они удалились. В то же время я увидел и военные четырехмоторные самолеты неизвестной мне конструкции.
Тбилиси был включен в программу моего пребывания, поскольку там жил мой старший брат Николай, инженер строитель, под руководством которого до и после революции в этих краях строились дамбы, гидроэлектростанции, ирригационные сооружения. Однако, за два года до моего приезда, подобно многим другим инженерам, он был арестован по обычному обвинению в саботаже и провел несколько месяцев в тюрьме. Поскольку строительная работа по его проектам в это время продолжалась, ему было разрешено ей заниматься, но уже в качестве заключенного. Помогли ему его же сотрудники, тоже арестованные. После успешного завершения работы всех освободили и больше не арестовывали. Я провел в Тбилиси несколько дней, : на одном из обильных застолий был представлен Л.П.Берия, председателю Компартии Грузии и личному другу Сталина. Его имя еще не было широко известно, он выдвинулся позже. Берия был со мной любезен и спросил, что бы я хотел посмотреть на Кавказе. Я ответил, что с удовольствием бы побывал на Черном море, но ограничен во времени, так как через несколько дней должен ехать обратно. Берия сказал, что это нетрудно сделать, если я готов лететь на самолете. По его распоряжению военный одномоторный самолет доставил меня вместе с сопровождающими в Сухуми, где нас встречали местные руководители. После отличного двухдневного отдыха нас отвезли на машине в Сочи и оттуда уже обычным самолетом мы улетели в Москву.
В Москве мне пришлось участвовать еще в нескольких совещаниях с официальными лицами, главным образом по вопросу поставки в Москву комплектной телевизионной установки. Через несколько дней я сел в поезд, отправляющийся в Берлин. За время моего пребывания в СССР меня ни разу не спросили об обстоятельствах моего выезда из страны. Никакой враждебности я также не чувствовал, тем не менее вздохнул с облегчением после того как получил все документы и сел в купе берлинского поезда.
С чувством безопасности пришлось расстаться на следующее утро, когда мы подъехали к границе. Я уже упоминал о строгом запрещении фотографировать и о том, что мой фотоаппарат был зарегистрирован в паспорте. У меня была новая лейка, которую я видя восторженные глаза племянника подарил ему при расставании. И вот, приготовив документы для проверки на границе, я в первый раз внимательно прочитал, что вписанные в паспорте предметы должны быть предъявлены при выезде. На любую утерянную вещь должна быть представлена справка из милиции. Нарушивший это требование подвергается трехмесячному тюремному заключению и штрафу в три тысячи рублей. Как раз в момент когда я заканчивал читать этот пункт, подошел офицер пограничных войск и взял мой паспорт. Поставив штамп под моей выездной визой, он увидел запись о фотоаппарате и спросил, где аппарат. Я не мог сознаться, что отдал его племяннику, так как это тоже было запрещено, и сидел молча. Офицер увидел кожаный футляр, в котором лежали слайды для моих лекций, поставил печать и вышел. Я Возвращался в США через Лондон; в Англии я первым делом позвонил в Кембридж Капице, но узнал; что он еще не вернулся и есть опасения, что его задержали. Посла выступления в Лондоне перед членами Института инженеров электриков я отплыл на пароходе в США.

Снова в Америке (1934-1939 гг.)
Мое возвращение из СССР было встречено с различными чувствами. Родственники и друзья вздохнули с огромным облечением, поскольку все это время они опасались, что я могу быть задержан подобно Капице. Многие русские эмигранты, считавшие до этого поездку слишком рискованной, к моему благополучному возвращению относились с подозрением.
Я передал Д.Сарнову содержание переговоров с официальными лицами в России относительно закупки телевизионного оборудования для Москвы. Результатом стали контакты с советским посольством, а через два года фирма РСА предъявила специальной комиссии сделанное для Советов оборудование.
Вскоре после моего возвращения произошел случай, который мог стать роковым. На выходные дни я поехал в свой загородный дом в Таунтоне. Начало зимы сопровождалось хорошим морозцем, и озеро покрылось крепким ровным льдом. Проснувшись рано, я решил покататься на коньках и отправился на озеро. Лед был как зеркало и, хотя и потрескивал под коньками, показался вполне надежным. Осмелев, я вполне вошел в роль фигуриста, однако, начав крутиться на одном месте, неожиданно услышал треск льда и тут же провалился под него. После секундного шока от соприкосновения с ледяной водой я увидел над собой дыру во льду, через которую рухнул попытки выбраться через нее однако не принесли успеха. Сначала мне было стыдно звать на помощь, но осознав, что один я не выберусь, я стал кричать что есть мочи. Вскоре я увидел детей, спешивших от одного из коттеджей в мою сторону. Я предупредил, чтобы они не подходили близко, и сбегали в мой дом за привратником Линном. Когда прибежал Линн я сказал, чтобы он вернулся и принес лестницу, привязав к ней веревку. Эту лестницу затем, лежа на льду он стал толкать в мою сторону, когда я наконец взобрался на лестницу, он оттащил меня за веревку на безопасное место. Вся эта операция заняла немало времени, так что когда я примерно через три четверти часа после падения в воду добрался до тепла, одежда на мне задубела. Происшествие всполошило соседей, и скоро дом был полон людей, старавшихся чем-нибудь помочь. Удивительное дело, но я даже не простудился, и на следующий день как всегда работал в лаборатории. Интерес к телевидению непрерывно рос и за рубежом, в связи с чем нашу лабораторию посещало много визитеров. Как я уже упоминал, схожая система была разработана в Англии, в отличие от нашей, она имела меньшее число строк развертки, а название"Иконоскоп" было заменено на "Эмитрон". Во Франции также была принята наша телевизионная система, но с большим количеством строк. В конце концов системы, аналогичные нашей, были приняты во всем мире. Обмен информацией в области телевидения между нашей и европейскими лабораториями не прекращался в последующее годы. Этому способствовали мои поездки в Европу и доклады на международных научных конгрессах с одной стороны, а с другой посещение иностранными специалистами нашей лаборатории. Однако полная подготовка и испытание системы телевизионного вещания была задержана до 1945 года начавшейся войной.
Приезжая в Европу до войны с целью обмена опытом в области телевидения, я каждый раз отмечал огромный интерес к этой области техники не только со стороны специалистов, но и среди широкой публики. Те, кто этим занимался, как правило работали очень напряженно, стараясь быть среди лидеров по качеству телевизионного изображения. Интерес публики к этим вопросам способствовал появлению множества популярных статей и книг, на лекции по телевидению приходило всегда много народа. Для Европы характерной особенностью было внимание к телевидению со стороны правительства большинства стран: выделялись государственные субсидии на сооружение передающих станций, публичных телезалов, подготовки программ и т.п. В некоторых странах, в частности в Германии, правительство рассматривало телевидение не только как средство связи, но и как эффективный метод пропаганды, в том числе милитаристской. Подтверждением особого интереса к телевидению со стороны германского правительства стал визит ко мне директора одной из крупных лабораторий электроники в Берлине. Визит был нанесен в мой номер в будапештской гостинице, куда я приехал за день до того после выступления в Берлине перед членами общества радиоинженеров. Директор лаборатории сообщил мне, что высокое лицо в правительстве проявляет интерес к телевидению и выражает сожаление, что я так быстро уехал из Германии. Профессор передал мне предложение вернуться в Берлин, чтобы провести там еще несколько дней в качестве ГОСТЯ правительства. Оказалось, что в его распоряжении даже имелся военный самолет, чтобы доставить меня обратно. Предложение было лестным, но я не мог забыть огорчительные разговоры с некоторыми из моих немецких друзей, и отказался от приглашения. Это заметно расстроило профессора, было похоже, что он имел строгий наказ доставить меня в Берлин. В этот же день позже я встретился с директором лаборатории электроники фирмы Тунгсрам д-ром Айсбергом. Он поздравил меня по поводу принятого мною решения, подтвердив мое впечатление о ситуации в Германии.
В 1940 г. вместе с д-ром Мортоном, я опубликовал книгу по телевидению, писавшуюся около двух лет. Задуманная первоначально как обработка научных статей и технических отчетов, она в окончательно виде составила большой том. Эта книга, одна из первых по электронному телевидению, была затем переведена на многие языки, включая русский. Из тех поездок в Европу, которые я совершил до Второй Мировой войны, запомнился визит в 1939 году.
Целью поездки как обычно было посещение ряда европейских лабораторий, а также участие в международных встречах в Риме, Цюррихе, Лондоне и Данди. Последнее совещание планировалось на 2 4 сентября, Я заявил доклад по электронной микроскопии. Из Нью-Йорка я отплыл на "Сатурнии" в Неаполь, рассчитывая провести еще несколько дней в Египте. Уже в пути я получил радиограмму от представителя РСА в Египте, предлагающую мне заехать в Палестину для переговоров по телевидению. Своего рода приманкой для меня было обещание организовать путешествие по стране с посещением исторических мест. Я согласился и вскоре вместе с встречавшим меня в Александрии м-ром А. летел в Палестину. После встречи с группой ответственных и деятельных инженеров мы отправились вместе с А. в путешествие. В то время Палестина являлась подмандатной территорией Великобритании, поэтому для посещения ряда областей страны необходимо было иметь специальный пропуск. Для его получения мы должны были обратиться в представительства США и Великобритании в Иерусалиме. Особенно трудно было получить пропуск на поездку к Мёртвому морю. Как инженера там мне хотелось побывать, чтобы увидеть медные копи Соломона. Как инженера, меня эти копи заинтересовали тем, как без помощи механической энергии, используя лишь силу ветра, древние плавали медь в доменных печах.
На обратном пути, из Дамаска я очень надеялся поплавать или ХОТЯ бы прокатиться по Мертвому морю. Добравшись до отеля в Дамаске, я получил телеграмму от американского консула, предписывающую срочно покинуть эту страну. Стало очевидным, что близится война, мы не мешкая отправились в аэропорт Бейрута. Однако выяснилось что аналогичную цель поставили перед собой и другие, так что билетов на самолет не было на много дней вперед. Благодаря неукротимой энергии моего компаньона и солидной переплате все же удалось найти для меня место в самолете до Рима. В Риме меня встретили еще более тревожные новости: Италия объявила мобилизацию, выезд из страны был запрещен. Кроме всего прочего, для меня это было неприятно, потому что через несколько дней я должен был выступать с докладом в Шотландии и Данди.
Зная из прошлого опыта, что наилучшую помощь путешествующему в Европе могут оказать администраторы крупных гостиниц, я обратился к одному из них. Тот сказал, что мою проблему решить непросто, но он сделает, что можно, а пока предложил мне выспаться. Примерно в полночь кто то позвонил мне в номер и сказал, что может отправить меня наутро самолетом в Париж, если я согласен на переплату. Я не возражал и утром был в аэропорту, битком набитом людьми, стремящимися покинуть Италию. Меня отвели за один из ангаров, где стоял самолет, полный пассажиров. Через несколько минут мы уже были в воздухе, а через несколько часов приземлились в Ля Бурже в Париже.
Здесь волнение было не таким сильным, но нормальный вылет тоже был невозможен. Я использовал уже разработанный метод, благодаря чему в тот же вечер улетел в Лондон. В Лондоне к слухам о скорой войне относились скептически. Мои знакомые сказали мне, что мобилизацию в Италии уже прекратила, и что войны не должно быть.
Через пару дней я был в Данди, где конгресс проходил в соответствии с программой; мой доклад был запланирован на следующий день. Я выступил последним на утреннем заседании, а во время ленча мы услышали по радио, что объявлены война Германии и мобилизация. Естественно, все заседания были отменены, и участники заспешили домой. Оргкомитет объявил, что для всех участников, желающих уехать в США, удалось забронировать места на пароход Афиния", отплывающий на следующий день из Диверпуля. Я оказался в трудном положении, поскольку большая часть моих и вещей, которую я отправил багажом из Дамаска, еще не прибыла в Лондон. Путешествовать на пароходе, тем более на английском океанском лайнере, без костюма для ресторана мне показалось неприемлемым. Я решил вернуться в Лондон, а оттуда, уже добираться домой. Выяснилось, что сделать это непросто, поскольку масса американцев стремилась за океан и все билеты были скуплены. Мне пришлось задержаться в Лондоне, который сильно изменился за прошедшие четыре дня. Людей на улицах стало больше, у всех на боку был противогаз. Меня остановил полисмен, который поинтересовался, почему я иду без противогаза, и направил туда, где его можно было получить. Противогаз однако мне не дали, когда выяснилось, что я турист. На следующий день из газет я узнал, что Афиния торпедирована, большое число пассажиров погибло и ранено. Я был рад, что не попал на этот пароход.
Отсиживаться в атмосфере общего возбуждения было невозможно, и я послал телеграмму д.Сарнову с просьбой разрешить обсудить с представителями военного ведомства работы, проводимые нашей лабораторией для военного применения, но не нашедшие заказчика в США.
Мне хотелось в частности обсудить работы по телевизионной наводке летающих бомб и методам измерения расстояний с помощью СВЧ-излучения. Разрешение было получено, и я встретился с председателем Национального совета по исследованиям д ром Дарвиным, а также двумя военными из морских и сухопутных войск. Результат переговоров меня удивил. Выслушав мои предложения, д-р Дарвин заявил, что страна уже находится в состоянии войны, и у них нет времени на проведение таких долговременных исследований. Я стал объяснять, что поскольку выехать оказалось сложно, не хочу сидеть без дела в такое время. В ответ мне было обещано помочь с выездом, и на следующий день я получил место на "Аквитании", отплывавшей в Нью-Йорк.
Через пару лет, когда д р Дарвин был в США и посетил нашу лабораторию, я спросил, почему он не проявил интереса к моим предложениям , хотя, как я затем узнал, по обоим проектам у них велась интенсивная работа. Он ответил, что не мог обсуждать их со мной, так как оба проекта имели гриф "Совершенно секретно".
По возвращении в Нью-Йорк я убедился, что война в Европе пока не затронула жизнь в Соединенных Штатах. Работа в лаборатории продолжалась, ряд наших предложений был встречен с интересом, и постепенно мы все больше втягивались в проблемы военного характера. Одной из таких проблем было видение в темноте. У нас уже были такие приборы как приемная электронно-лучевая трубка, чувствительная к инфракрасному излучению. Мы начали приспосабливать ее для управления автомобилем в темноте без обычных фар, а также создания ночных прицелов. Во время ночных испытаний системы управления автомобилем без фар, нас несколько раз останавливала полиция Нью-Джерси, заподозрившая в нас шпионов, так что пришлось получать специальное разрешение. Мы с успехом продемонстрировали ночное управление танками генералу Паттону в его южном округе. В результате система была принята для использования Вооруженными Силами. Военно-воздушные силы проявили интерес к управлению летающими бомбами с помощью телевизионной наводки. Этот проект получил наименование "Рок". Данные работы являлись секретными по военным соображениям. Когда США вступили в войну, работа была значительно ускорена. Я был назначен членом Консультативного комитета ВВС и оставался им на протяжении всей войны.
Лабораторию РСА было решено перевести в Пристон, и в 1941 году мы переехали в новое здание. Оно было оборудовано несравнимо лучше, чем наше помещение в Камдене. Мне пришлось расстаться с домом, который я построил в Таунтон Лейкс около Камдена, и найти другой дом в Принстоне.
В 1943 году я был избран в Национальную Академию Наук США, что являлось большой честью. Примерно в это время я получил предложение от группы членов Фонда помощи жертвам войны в России войти в руководство Нью-Йорского отделения данного Фонда. Я никогда не участвовал в политической деятельности колонии русских эмигрантов, работа в лаборатории по существу не оставляла времени для каких то общественных дел. На этот раз мне подчеркнули, что я приглашен к участию именно потому, что до сих пор не примыкал ни к каким политическим течениям колонии. Главной задачей фонда помощи России был сбор одежды и средств для отправки населению страны союзника, сильно пострадавшему от немецкого вторжения.
Дополнительным аргументом служило то, что среди членов фонда были жена президента Рузвельта и вице-президент Генри Уоллес. В конце с условием, что буду тратить на это минимум времени, поскольку слишком занят на основной работе. Тогда я не представлял, что это обойдется мне очень дорого. После капитуляции Германии в США была организована группа специалистов, перед которой ставилась цель выехать в Европу для изучения технических достижений Германии. Я был включен в состав группы. Была проделана большая подготовительная работа, членам группы была даже выдана специальная форма. И вот, когда я явился в Вашингтонский аэропорт, мне сообщили, что мой паспорт не готов и я не могу лететь вместе с группой. Все мои попытки выяснить, когда я получу паспорт и почему он не оформлен, были безуспешны. Наконец я узнал, что мой паспорт задержан Госдепартаментом из за ТОГОТ что я являюсь членом Фонда помощи жертвам войны в России. Поскольку эта организация была вполне легальной и в нее входили упомянутые высокопоставленные лица, единственное объяснение я усматриваю в своем русском происхождении. Что и говорить, горькая пилюля после многих лет и стольких трудов, отданных моей Новой стране. Я снова почувствовал себя будто в клетке. Пришлось выйти из состава Комитета по Германии и готовиться к увольнению из RСА. Так как лишался в этих обстоятельствах допуска к своей работе над секретными проектами. 3десь за меня вступился генерал Сарнов, оказавший официальную поддержку со стороны RСА. В конце концов, в 1947 году мне вернули паспорт и я опять стал свободным человеком.
Хотя на протяжение войны и некоторое время после нее наши усилия были направлены на реализацию военных проектов, в целом характер работы лаборатории изменился незначительно, оставаясь сосредоточенным на области электронно-оптических систем. Самым значительным достижением того периода стала разработка передающей телевизионной трубки типа ортикон комбинации иконоскопа с приемной трубкой и умножителем. Первоначально эта разработка делалась для военных целей бортовых ТВ-систем, но затем была применена в обычном телевидении. Еще одной разработкой стал электронный микроскоп, подвергшийся значительному усовершенствованию и в результате превратившийся в незаменимый инструмент для многих лабораторий. С моей точки зрения, электронный микроскоп является ярким примером важного побочного продукта при оборонных исследованиях. Как только в нашей лаборатории была создана первая работающая модель, уникальные возможности увеличения, в тысячи раз превосходящие разрешающую способность световых микроскопов, привлекли внимание ученых из самых разных областей науки.
Стало ясно также, что многие результаты интенсивной работы физиков и инженеров во время войны можно использовать не только для разрушения, но и для самых гуманных целей. Такие умонастроения реализовались в новой тенденции, появившейся в Соединенных Штатах и других странах перенести накопленные знания и опыт в совершенно другую область медицину. Одной из первых групп, сформированных для этой цели в СIIIА, стала Профессиональная группа медицинской электроники при Институте радиоинженеров. Начавшись с небольшого круга исследований, эта область выросла в дальнейшем в большое направление медицины, получив статус специальности в ВУЗах, правительственную поддержку. Судя по множеству статей в научных журналах, этому направлению суждено стать одной из обширных областей развития прикладной физики и техники.

ПОСЛЕСЛОВИЕ.
На этом заканчиваются воспоминания Владимира Козьмича Зворыкина. Как рассказывал американский журналист Ф. Олесси, В .К Зворыкин неоднократно возвращался к идее завершения и опубликования своих записок, но так и не осуществил этот свой замысел. Остались неописанными три с лишним десятилетия активной, насыщенной многими событиями, жизни выдающегося изобретателя (В.К. . Зворыкин умер в 1982 году). В 1954 году по достижении 65 летнего возраста В .К 3ворыкин ушел в отставку с должности директора лаборатории электроники фирмы RСА. Заслуги ученого перед фирмой были на столько велики, что специальным постановлением В. К. Зворыкин был пожизненно назначен почетным вице-президентом фирмы. Отставка на RСА отнюдь не означала снижения профессиональной активности замечательного изобретателя. В том же 1954 году он становится директором Центра медицинской электроники Рокфеллеровского института в Нью Йорке. Идеи генерируются ученым с прежней интенсивностью, при этом диапазон изобретательской мысли становится шире. Накопленный опыт разработки систем телевидения и электронной микроскопии позволяет В. К. Зворыкину предложить целый ряд эффективных применений этой техники в медицинской практике. Его идеи используются при реализации метода эндорадиозондирования ("радиопилюли"), в здании информационно поисковых медицинских систем. Вместе с выдающимся физиком Дж.Нейманом он предлагает концепцию компьютерного предсказания погоды, ведет разработку системы электронного управления движением транспорта и т. Д. В шестидесятые и первой половине семидесятых годов В.К. Зворыкин часто бывает в нашей стране. Встречается с представителями академической и отраслевой науки, посещает предприятия радиоэлектронной промышленности. С удовольствием навещает родственников, знакомые с молодости места. Сокрушается поначалу, что нельзя увидеть город Муром, в котором он родился, провел детские и юношеские годы (город "закрыт" для иностранцев). Затем решает эту проблему в свойственном ему духе решительности и предприимчивости.
В 1967 году В. К. Зворыкин оформляет интуристскую поездку и г. Владимир. Во Владимире, как полагается, идет осматривать Соборы, а потом находит такси и на нем укатывает в Муром. И вот он в родном городе у Церкви Николы Набережного на берегу Оки, на кладбище, где похоронены родственники, и конечно в доме 3ворыкиных, превращенном в историко-художественный музей. Об этой авантюрной поездке ученый с удовольствием потом рассказывал гостям в своем принстонском доме. Старый привратник негр Линн приносил водку, грибки и селедку, гости смеялись, им совсем не мешал в речи хозяина сильный русский акцент, от которого тот так и не избавился за шестьдесят лет жизни в Америке.

Розинг Борис Львович (I869-I933)-российский физик, пионер электронного телевидения, профессор Санкт-Петербургского технологического института .
Мандельштам Леонид Исаакович (1879-1944)- российский физик, академик АН СССР, лауреат Гос.премии, одни из основателей отечественной научной школы радиофизике, открыл комбинационное рассеяние света.
ПАПАЛЕКСИ Николай Дмитриевич (I880-I947) российский радиофизик, академик АН СССР, лауреат Гос.премии, организатор промышленного производства радиоламп в России, предложил радиоинтерференционный метод.
Гучков Александр Иванович (I862-I9З6) русский политический деятель, промышленник и ученый. Лидер октябристов с I9IО г - председатель З-ей Гос.думы. В 1917 г. военный и морской министр ,временного правительства. В I918 г. эмигрировал из России.
СЛЕПЯН ДЖОЗЕФ (1891-1969)- американский физик, изобретатель вторично эммисионного электронного прибора.
Тимошенко Степан Прокофьевич (I878 I972) ученый в области теоретической и прикладной механики, акад. АН УЮСР (I9I9 г.), в 1920 г. эмигрировал, с 1922 г. работал в США. Разработал теорию устойчивости упругих систем. Автор капитальных трудов по сопротивлению материалов, вибрациям в технике и др.
САРКОВ Давид Абрамович (1891 I970) организатор американской радиоэлектронной промышленности. В 1900 г эмигрировал вместе с родителями из России в США. Президент корпорации RСА внес значительный вклад в создание системы электронного телевидения США и др. странах.
НАЛИВКИН Дмитрий Васильевич (I888 -I982) )русский геолог и палеонтолог, акад. АН СССР (1946), Герой СоцТруда (I96З). Автор трудов по стратиграфии, палеонтологии, палеозоя Урала, Вост Европ. платформы и Ср. Азии.